— Выходит, по вашему мнению, можно прекрасночувствовать себя посреди самых черных преступлений?

— Как раз в добродетельной среде невозможен внутреннийкомфорт, поскольку всем ясно, что это — неестественная ситуация, это —состояние, противное Природе, которая может существовать, обновляться,сохранять свою энергию и жизнестойкость только благодаря бесчисленнымчеловеческим злодеяниям, то есть самое лучшее для нас — постараться сделать добродетелииз всех человеческих пороков и пороки из всех человеческих добродетелей.

— Именно этим я и занимаюсь с пятнадцатилетнеговозраста, — заметил Браччиани, — и честно скажу вам, что наслаждалсякаждой минутой своей жизни.

— Друг мой, — сказала Олимпия, обращаясь кКиджи, — с вашими этическими воззрениями, которые вы нам изложили, выдолжны обладать очень сильными страстями. Вам сорок лет — возраст, когда онипроявляют себя с особой силой. Да, наверняка вы совершили немало ужасов!

— При его положении, — сказал Браччиани, —будучи главным инспектором римской полиции, он имеет достаточно возможностейтворить зло.

— Не буду отрицать, — согласился Киджи, — чтоу меня исключительно благоприятные возможности для злодейства; не стану такжеубеждать вас, что не использовал их в полной мере.

— Выходит, вы поступаете несправедливо, подстрекаете клжесвидетельству, фальсифицируете факты, — словом, используете доверенныевам орудия Фемиды, чтобы наказывать невиновных? — спросила синьораБоргезе.

— И делая все, что вы упомянули, я поступаю в согласиисо своими принципами, поэтому считаю, что поступаю правильно. Если я полагаю,что добродетель опасна в этом мире, почему я не должен уничтожать тех, кто еепроповедует? С другой стороны, если я признаю порок полезной вещью, почему недолжен я помогать ускользнуть от закона тем, кто молится пороку? Я знаю, чтоменя называют несправедливым, но пусть меня назовут еще худшим словом — мненаплевать на общественное мнение: мое поведение совпадает с моими принципами, исовесть моя спокойна. Прежде чем действовать таким образом, я внимательнопроанализировал свои взгляды, затем выстроил на их основе линию жизни; пустьвесь мир клеймит меня, мне наплевать на это. Я действую согласно своимубеждениям и за свои поступки отчитываюсь только перед самим собой.

— Вот истинная философия, — с одобрением произнесБраччиани. — Я еще не довел свои принципы до такой высоты, как это сделалсиньор Киджи, хотя, уверяю вас, они абсолютно схожи, и я осуществляю их так жечасто и с такой же искренностью.

— Монсиньор, — сказала Олимпия главе римскойполиции, — вас обвиняют в том, что вы слишком часто используете дыбу,причем, как говорят, особенно подвергаете этой пытке невинных и лишаете ихжизни таким зверским способом.

— Я постараюсь объяснить эту загадку, — сказалБраччиани. — Пытка, о которой вы говорите, составляет главное удовольствиенашего озорника: он возбуждается, наблюдая ее, и извергается, если пациентиспускает дух.

— Послушайте, граф, — поморщился Киджи, — мнебы не хотелось, чтобы вы превозносили здесь мои вкусы, я также не уполномочивалвас раскрывать мои тайные слабости.

— Напротив, мы очень благодарны графу за такоепояснение, — с живостью заговорила я, — Олимпии было весьма приятноуслышать об этом, ибо от такого необыкновенного человека многое можно ожидать;со своей стороны, готова признать, что и меня глубоко тронуло то, что я узнала.

— Мы были бы тронуты еще больше, — подхватилаОлимпия, — если бы синьор продемонстрировал нам свою любимую забаву.

— Почему бы и нет, — ответил распутник, — увас есть под рукой подходящий объект?

— Сколько угодно.

— Хорошо, но они, возможно, не обладают всеминеобходимыми качествами.

— Что вы имеете в виду?

— Пациент должен быть истощен до крайности, безупречнымв смысле поведения и безропотен, — объяснил Киджи.

— И вы можете найти все эти качества в одномчеловеке? — удивилась Олимпия.

— Разумеется, — уверил ее высший судейскийчин, — мои тюрьмы полны такими людьми, и если хотите, менее, чем черезчас, я доставлю сюда пациента и все остальное, необходимое для того, чтобы выполучили это удовольствие.

— Вы можете для начала описать этот предмет?

— Молодая дама, лет восемнадцати, прекрасная, какВенера, на восьмом месяце беременности.

— Беременная! — восхищенно воскликнула я. — Ивы подвергнете ее столь жестокому обращению?

— В худшем случае она погибнет, в сущности так оновсегда случается. Но мне так больше нравится. Вместо одного вы получаете дваудовольствия: этот вид наказания называется «корова с теленком».

— Я уверена, что это несчастное создание ни в чем невиновато.

— Я два месяца гною ее в тюрьме. Ее мать обвинила ее вворовстве, которое на самом деле устроил я, чтобы заполучить девицу. Ловушкабыла хитро задумана и сработала безупречно. Корнелия жива и здорова, хотя исидит за решеткой, стоит вам сказать только слово, и я заставлю ее выделыватьтакие танцы на канате, какие и не снились ни одному акробату. После чего яраспущу слух, что похитил ее из сочувствия, чтобы спасти от наказания, и,запятнав себя тем, что глупцы называют преступлением, я заслужу репутациюсправедливого человека.

— Прекрасно, — сказала я, — однако выоставляете в живых ее мать, и я боюсь, как бы она не узнала правду и непричинила вам больших неприятностей. Надежнее будет, если убедить, что она —соучастница дочери, или что-нибудь в этом духе.

— А вдруг в семье есть и другие члены? —предположил граф.

— Будь их даже двадцать человек, — заявилаОлимпия, — мне кажется, личное спокойствие синьора Киджи стоит того, чтобыуничтожить их всех.

— Как вы ненасытны, люди, — вздохнул блюстительзакона, — но я прошу вас не беспокоиться о моем благополучии, котороепроистекает, из вашей похоти и вашего коварства. Между прочим, кроме матери уКорнелии есть брат, и я обещаю вам, что все трое умрут на ваших глазах, подпыткой, которую граф соблаговолил назвать источником моего удовольствия.

— Это как раз то, чего мы хотели, — кивнулаОлимпия, — если уж вы зашли так далеко в своих кровожадных проказах, надодовести их до конца, ведь нет ничего хуже, чем остановиться на полпути. О, чертменя возьми, — застонала вдруг блудница, растирая себе влагалище прямочерез платье, — я уже истекаю от восторга.

Киджи немедленно поднялся и пошел сделать необходимыераспоряжения. Местом казни был избран маленький сад, окруженный густымикипарисами и примыкавший к будуару Олимпии, и мы начали ласкать и возбуждатьдруг друга в ожидании необычного зрелища. Киджи и Олимпия были хорошо и давнознакомы, а Браччиани до этого дня не имел никаких дел с моей подругой, мне жебыли незнакомы оба мужчины. Поэтому княгиня взяла на себя труд сделать первыешаги: она сама раздела меня и, обнаженную, начала так и эдак поворачивать передвосхищенными поклонниками, потом они набросились на меня, но чисто витальянском духе, то есть единственным объектом их внимания стал мой зад; оницеловали и облизывали его, нежно щекотали и обсасывали отверстие, этопродолжалось довольно долго, но они все никак не могли насытиться и вели себятак, будто забыли, что перед ними женщина. Только четверть часа спустяустановилось некое подобие порядка. Браччиани слился с Олимпией, которая кэтому времени также разделась, а я сделалась добычей Киджи.