Пробились в большой зал со сценой и рядами кресел,спускавшимися к ней. На креслах первого ряда лежали бумажки с надписями«Reserved». Перл две бумажки с кресел посередине убрал, усадил Чонкина и самопустился рядом. Стол на сцене, покрытый красным сукном, с графином и четырьмястаканами, напомнил Ивану его предвоенную армейскую службу, когда накануне 23февраля, 1 мая, 7 ноября и 5 декабря их сгоняли в такой же примерно зал (толькопоменьше) для прослушивания очередного праздничного доклада. Там тоже был стол,покрытый красным сукном, и графин на столе, и трибуна рядом со столом, и двапортрета – справа и слева от сцены. И здесь были два портрета. Только не Ленинаи Сталина, как там, а Сталина и Сталина. Что Чонкина несколько удивило.

Он думал, что здесь Сталина не очень-то уважают. Аоказывается, Ленина не уважают, ни одного портрета не вывесили, а Сталинауважают, да еще как! Вон с двух сторон прилепили, чтобы и тем, кто справасидит, хорошо было видно, и тем, кто слева. Чтоб они головами зря на вертели.

Публику запустили, и она из двух задних дверей равнымипотоками растеклась по всему залу и заполнила его до отказа. Некоторым дажекресел не хватило, они расположились в проходах и на фальшивых подоконниках. Асцена все еще пустовала. Народ в зале стал уже нервничать, нетерпеливоперешептываться и хлопать в ладоши.

Вдруг вышли из-за кулис и стали в ряд за столом четыречеловека: один в форме американского генерала и трое в штатском. Среди штатскихЧонкин с трудом узнал стоявшего вторым после генерала полковника Опаликова. Струдом, потому что всегда видел Опаликова только в военной форме с орденами илив летной кожаной куртке, и раньше не мог бы себе представить его в каком-нибудьдругом облачении. В военном он выглядел солидным и крупным мужчиной, а в штатском– мелким и незначительным. Вышедшие к столу выдержали минутную паузу и сели,после чего сухопарый мужчина в сером костюме, бывший по левую руку отОпаликова, снова встал и обратился к залу:

– Господа, сейчас перед вами выступит господин Сергей Опаликов,бывший советский летчик, полковник, перелетевший, как вы знаете, на своемсамолете из советской зоны оккупации на территорию, контролируемую союзнымивойсками. О чем он будет говорить, я не знаю, но надеюсь, что это не будетскучно. Пожалуйста, полковник.

Опаликов вышел из-за стола и встал за трибуну. Лицо его былобледным. Он явно волновался, что тоже удивило Чонкина. Чонкин думал, что такиебольшие люди никогда не волнуются, но Опаликов волновался. Наверное, если бы онбыл в своей военной форме со звездой Героя Советского Союза, он волновался быменьше. Он долго перебирал на трибуне бумажки, и у него, видно было издалека,руки дрожали.

– Уважаемые господа, – начал Опаликов, и голос у него был некомандный, как раньше, а тихий и слишком уж не военный. – Вы, очевидно, знаете,что недавно я на боевом самолете «Ил-10» вместе с солдатом Иваном Чонкинымперелетел из советской зоны оккупации Германии в американскую. Этот факт былмногократно отражен в вашей западной прессе. Некоторые бульварные газеты, ненайдя моему поступку логического объяснения, объявили на весь мир, что я этосделал, потому что моя жена спала с командующим нашей воздушной армиейгенералом Просяным. Это, господа, просто чушь. Моя жена спала со многими, и яспал не с ней одной, и столь чепуховый повод не мог стать причиной моегодраматического решения. В конце концов, если жена спит с кем-то, проще сменитьжену, чем родину.

Это замечание полковника публике понравилась, она отметилаего двойными аплодисментами. Сначала похлопали понимавшие по-русски, а потомдругие, дождавшиеся перевода.

– Солидные газеты, – продолжил Опаликов, – проявили большеепонимание сути дела, совершенно справедливо расценив мой побег как политическийакт, как знак моего глубокого разочарования в советской системе. Я советскуювласть действительно не люблю, потому что в ней под руководством Сталинапроисходят чудовищные преступления против народа. Но и эта причина была дляменя не главной. Главной была тайна, которую я долго хранил один, понимая, чтодолжен ее донести до всего человечества, иначе я буду сам себя презирать. Этутайну примерно десять лет тому назад открыл мне мой дядя, брат моей матери,известный советский путешественник, географ, зоолог и энтомолог ГригорийЕфимович Гром-Гримэйло. Дело в том, что, помимо общеизвестных трудов, у дядиГриши были записки, которые он вел тайно от всех. Но в 1936 году они пропали,были выкрадены из его сейфа. Дядя ужасно огорчился и напугался. Записки, как онподозревал, попали в руки тех, с кем он меньше всего хотел бы их ознакомить.Тогда он пригласил меня прогуляться по парку и сказал мне: «Сережа, моярукопись пропала. Если она попала в руки тех… ты уже взрослый и понимаешь, когоя имею в виду… если она попала к ним, то мне не жить. Но если ты когда-нибудьокажешься за границей, то есть за пределами всемогущества тех, кого я имею ввиду, я тебя прошу, после моей смерти предай по возможности самой широкойогласке то, что узнаешь сейчас от меня». Через неделю после нашего разговорамой дядя умер при загадочных обстоятельствах. Я подозреваю, что его отравили.

Его тайна оказалась действительно настолько важной ипотрясающей, что я еще тогда, будучи безусым юнцом, задумал побег изконцлагеря, называемого Советским Союзом. Я и в летчики пошел в расчете на то,что когда-нибудь эта профессия поможет мне перебраться на Запад. И вот наконеця здесь и могу исполнить волю покойного дяди Гриши. Новость, которую я сейчасизложу, возможно, покажется вам невероятной и фантастической. Но я прошу вас,прежде чем вы скажете, что этого не может быть, подумать, сопоставить факты итогда уже отвергать или принимать на веру то, что я вам скажу. Но прежде всеговот что. Задаю вопрос аудитории: кто изображен на этих портретах?

Чонкин еще раз посмотрел на портреты и сам себе сказал:«Ясно кто, Сталин». Зал немедленно зашумел, загудел, кто-то где-то началсмеяться, считая сам вопрос юмористическим, потому что ответ был очевиден.Потом послышались разрозненные и отчасти даже раздраженные голоса:

– Сталин, Сталин. Конечно же, Сталин.

«Сталин, – повторил про себя Чонкин. – Кто же еще?»

– Правильно, – отозвался Опаликов. – На левом портретеизображен действительно генералиссимус Сталин. Но на правом, вы скажете, тожеСталин, и ошибетесь. Обратите внимание: на нем форма не советскогогенералиссимуса, а царского генерала, и это не шутка художника. Потому чтоздесь изображен, господа, не Сталин, а учитель моего дяди Гриши, тоже известныйпутешественник, географ, зоолог и естествоиспытатель генерал Николай МихайловичПржевальский.

– Неужели? – удивился кто-то в зале.

– Не может быть! – воскликнул кто-то еще.