– А вот тебе не браво, Марлен! – хохоталЛучников. – Я тобой сейчас не восхищаюсь. Сколько же раз нужно объяснятьтебе, что я здесь вовсе не иностранец.

Они стукнули друг друга по плечам. Их шутливые дружескиеотношения как бы восстановились.

Лучников проводил Кузенкова до лифта. Мягкий звонок, стрелкавниз. Лифт оказался пустым. Лучников вошел внутрь вслед за Кузенковым.

– На прощание все-таки скажи мне, Марлен, – сказалон. – Есть ли ответ на вопрос полковника Чернока.

– Нет, – твердо сказал Марлен. – Вопросаникто не слышал, ответа нет.

Вечерняя улица Горького, Пешков-стрит. Проводив Кузенкова,Лучников медленно пошел вверх, к Телеграфу. Впереди за бугром на фоне золотогозаката с крыши уцелевшего еще Сытинского дома светилось голубым огнем слово«Труд». Транспорт разъезжался по всем Правилам па фильтрующие стрелки. Огромныйтермометр скромно отражал температуру окружающей среды – просто-напросто +8°С.Телеграф, эскпонируя свои голубой шарик, по-прежнему дерзновенно утверждал, чтоземля все-таки вертится, правда, в окружении неких крабьих клешней, то бишьколосьев пшеницы, Все было нормально и невероятно. На ступеньках Телеграфа и набарьерах возле сидели и стояли молодчики, среди которых по-прежнему много былоюжных партизан." Все они ждали приключений. Замечательно то, что все ихполучали. В этом городе, где столько уже лет вытравлялся дух приключения, оно темне менее живет, ползет по улицам, лепится к окнам, будоражит УВДМосгорисполкома, ищет тех, кто его ждет и всегда находит.

Лучников присел на барьер у Телеграфа возле подземногоперехода и закурил. Окружающая фарца тут же почувствовала виргинский дымок.Братцы, гляньте, вот так кент сидит! Что за сьют на нем, не джинсовый, но такаяфирма, что уссышься. Штатский стиль, традиционный штатский стиль, долбоеб тынедалекий. Который час, мистер? Откуда, браток, вэа ар ю фром? Закурить неугостите? С девочкой познакомиться не хотите? Герлс, герлс! Грины есть? Чтовообще есть? Да вы не из Крыма ли сами? Чуваки, товарищ из Крыма! А правда, чтоу вас там по-русски понимают?

Лучников смеялся, окруженный парнями, отдал им весь свой«Camel». Из-за плечей рослых москвичей все время выпрыгивал какой-то черныйдесантник. В глазах у него застыло отчаяние – невозможно пробиться к чужеземцу.

– Эй, друг! Эй, друг, послушай! – он взывал кЛучникову, по его все время осаживали, пока он вдруг не повис па чьих-то плечахи не выпалил в беспредельной тоске:

– Я все у тебя куплю! Все! Все!

Тут все ребята полегли от хохота, и Лучников смеялся вместес ними. Никогда он не испытывал презрения к фарцовщикам, этим изгояммонолитного советского коллектива, напротив, полагал их чем-то вроде стихийныхбунтарей против тоталитарности, быть может, не менее, а более отважными, чемзападные юные протестанты.

– А вы, ребята, не знаете такого Дима Шебеко? –спросил он.

– Сингер? С2Н2ОН? Кто же его не знает! –Уважительно закивала фарца.

– Передайте ему, что Луч приехал, – смногозначительными модуляциями в голосе сказал он. – В «Интуристе» стою.

Фарца раскрыла рты да так и застыла в восхищении. Тайна,европейские большие дела, «Луч» приехал к Диму Шебеке. Дела-а!

Лучников похлопал смельчаков по плечам, выбрался из плотногокольца и стал подниматься по ступенькам Телеграфа.

Навстречу ему спускался Виталий Гангут. Вот так встреча! Впервый же вечер в Москве на самой «плешке» встретить запечного таракана,домоседа-маразматика. Глаза между тем у таракана сверкали, и грива летелавдохновенно. Лучников слегка даже испугался – сто Лет уже не видел Гангута втаком приподнятом настроении: вдруг под кайфом, вдруг начнет сейчас с привычноймосковской тупостью обвинять в предательстве идеалов юности, что называется «правакачать»? Раскрылись объятия.

– Андрюшка!

– Виталька!

Чудо из чудес – от Гангута пахло не водкой и не блевотиной,но одеколоном! Уж не «Фаберже» ли? Кажется, даже подмышки протирал.

– Андрюха, вот это да! Такой вечер, и ты передо мной,как черт из табакерки. Все сразу!

– Что сразу, Витасик? С чем тебя еще поздравить?

– Да ты не представляешь, с кем я сейчас говорил! Тыпросто не представляешь!

– С Эммой? С Милкой? С Викторией Павловной?

– Да пошли бы они в жопу, эти бабы! Благодарю покорно,не нуждаюсь! Никакой половой зависимости! Я с Осьминогом сейчас говорил! Вот,понимаешь ли, утром получаю междунaродную телеграмму… нет, ты не представляешь…я лежу, башка болит, жить не хочется, и вдруг международная телеграмма!

Его просто била дрожь, когда он совал в руки Лучникову дарнебес – «международную телеграмму». Текст послания поразил и Лучникова: «Муfriend Gangiit call me as soon as possible Paris Hotel Grison telephon №…Octopus». [3]

Как же это сразу не связалось, что «осьминог» по-русски –это и есть «октопус». Вот так оперативность, выходит, хитренький Джек и в самомделе Гангута хочет…

Лучников посмотрел на Гангута. Тот вырвал у него из руктелеграмму, тщательно сложил ее и засунул в задний карман джинсов, должно быть,самое надежное свое место. Ну что ты скажешь, а? Да-да, тот самыймощага-американец, с которым ты меня сам когда-то и познакомил… Помнишь,купались в запрещенном пруду в Архангельском? Хэлоуэй, вот именно.Мифологическая личность, ей-ей! Он стал колоссальным продюсером. Ну вот,вообрази: лежу я на своей проебанной тахте с международной телеграммой. Лежувесь день, пытаюсь звонить в Париж. Ни хера не получается. Как наберумеждународную службу, мой телефон тут же отключается на десять минут. Вот чтоделают падлы-товарищи, хер не просунешь за железный занавес. Ну, думаю, вы так,а мы так: тянусь сюда на ЦТ и прямо так, в глаза, просто-напросто заказываю:Город Парижск, говорю, Парижской области, Французской СоветскойСоциалистической Республики. Вообрази, соединяют. Вообрази, Осьминог утелефона. Ждал, говорит, твоего звонка, не слезал с кровати. Вообрази, Андрюша,сногсшибательные предложения! Шпарит полным текстом – готовлю, мол, контракт.Суммы какие-то фантастические, все фантастика… шпарим полным текстом…

– На каком языке? – спросил Лучников.

У Гангута рука как раз летела для вдохновенного внедрения вшевелюру и остановилась на полпути.