и мы скрупулезно ее придерживаемся. Недавно в самом центре еще висела табличка с двойным названием «Трёренберг — Трёренберг», одно для фламандцев, другое для франкофонов, но потом эту лингвистическую шутку устранили. Ну да, если иностранцы не хотят видеть очевидного, зачем тогда им прислушиваться?

А прислушиваться не так легко, как кажется. У брюссельцев выработалась привычка скрывать свой самый личный, интимный язык. Это их язык для дома, сада и церкви. На улице его не используют. Под столетним гнетом всемогущего французского, десятилетиями представительного и почитаемого, единственно допущенного в школы и коммунальные управы, у брюссельцев развилось чувство стыдливости. Собственный язык ничего не стоит. «Куда мне с моим фламандским в наших переулках?» — услышал я мальчишкой от одного брюссельца. Эта фраза как будто выжжена в моей памяти.

Напротив меня жили два пожилых фламандца, родные братья. Они без конца о чем-то судачили друг с другом на старинном языке. Но только не со мной. Ни на мой нидерландский, ни на брюссельский они не поддавались, но всегда очень вежливо отвечали: «Бонжур, месье, хорошая погода, не правда ли?». Короче, обычные поверхностные формулы, которыми сдабривается повседневное общение с соседями. Однажды мне привезли новые рамы для фасада. Их это заинтересовало, они стояли на ступеньках своего крыльца, смотрели на происходящее и отпускали комментарии. Когда я сам вышел посмотреть, как идут дела, один из них обратился ко мне: Schuun, menier, schuu werk («Красиво, сударь, красивая работа». После стольких лет! Я весь светился от благодарности. Наконец они меня признали! Наконец я получил право на подлинный язык!

Может, они хотели все это время разговаривать со мной на брюссельском, потому что я был намного моложе их? Мне очень хорошо знакомо это явление. Стоишь в очереди у кассового окошка, позади две дамы не первой молодости разговаривают на потрясающем брюссельском, потрясающем, ибо этот язык сверкает абсурдным, анархическим юмором. Одна из них, подойдя к окошку, обращается к юной кассирше по-французски. Всюду французский, хотя молодая служащая наверняка живет в одном из фламандских пригородов вроде Кортенберга или Схипдала, но это неважно: с более молодыми говорят по-французски. Родители моей жены владели овощной лавкой в рабочем квартале Брюсселя. Когда моя жена помогала в лавке обслуживать клиентов, они обращались к ее матери на брюссельском, а к ней — на французском, хотя они с матерью стояли рядом. С какой стати? Объяснение и простое и сложное: школа французская, а кроме того, не надо грузить молодежь брюссельским, он все равно исчезнет. Моя жена училась в нидерландскоязычной школе, потому что образование даже в 50-е годы ХХ века не ограничивалось французским. Сегодня существуют и работают бок о бок две полноценные школьные системы — нидерландско- и франкоязычная. Франкоязычные школы всегда обучали нидерландскому спустя рукава. Билингвов они не выпускали. Но, наконец, ситуация начала меняться. Все чаще звучат голоса, что в Брюсселе школы должны быть двуязычными и даже многоязычными. Это катастрофа. Нидерландскоязычные школы целыми десятилетиями выпускали качественных билингвов. Нынче в повседневной реальности нидерландскоязычные школы становятся многоязычными. При этом их абсолютно не в чем упрекнуть. В прошлом так называемая двуязычная школа всегда была синонимом офранцуживания. Нижний язык вытеснялся верхним. Фламандцы, ратующие в Брюсселе за двуязычные школы, не знают истории собственной дискриминации. Кроме того, они хотят уничтожить потрясающую систему с потрясающими результатами. Пожалуй, самое скверное во всем этом то, что они стреляют в спину воспитательницам дошколят, учителям, преподавателям, всем, кто с непоколебимым идеализмом до потери пульса трудится, каждый в своем классе, где сошлись десять-двадцать языков, чтобы научить всех нидерландскому, французскому, математике и еще куче полезных и цивилизующих вещей. Я восхищаюсь этими отважными людьми и презираю тех, кто не в состоянии ценить их труд.

К счастью, брюссельский диалект не исчезает. Если хотите его услышать, навострите уши. Посетите кафе в Лакене или Жетте, побродите по одному из многочисленных рынков, короче, смело вторгнитесь в отгороженный от всех мир.

Я тоже думал, что брюссельский диалект вымирает. Но поскольку у меня была возможность целых восемь лет посещать одно привилегированное место, я знаю, что он жив и здоров. Восемь лет я был членом творческого коллектива кабаре «Креативный заговор без комплексов». Этот коллектив выступал только в Брюсселе. И каждый раз кафе «Теплая водица» в районе Мароллен было набито битком. Фольклор нас не интересовал. Мы издевались над политикой городских властей. С удовольствием мы исполняли хиты французского шансона и нидерландские песни в яркой обработке, но всегда в переводе на диалект — Брассенса и Бреля, Ферре, Роберта Лонга и Будевейна де Грота. В зале сидели и стар и млад, заходили послушать прокурор, девушка с почты, и все они купались в источниках своего настоящего языка. В один из дней к нам примкнул новенький, шофер автобуса. Я не спрашивал, сколько ему лет, но наверняка он был не старше тридцати пяти. И его брюссельский был великолепен.

Как и где говорят в Брюсселе?

Я бы не решился сказать: как угодно и повсюду. Разумеется, бывают еще и сегодня ситуации, когда заранее не знаешь, на каком языке говорит прохожий, и тогда ты обращаешься к нему на французском. Нередко случается, что один фламандец долго разговаривает с другим фламандцем по-французски, прежде чем до них доходит весь комизм этой ситуации. С другой стороны, негласно соблюдается правило: «Говори о чем хочешь и с кем хочешь».

В магазинах я чту правило: клиент — король. То есть я чаще всего использую свой нидерландский. Примерно до 1980 года это не было само собой разумеющимся. Более того, порой это было невозможно. Тебя могли обругать, высмеять или просто проигнорировать. Встречались, конечно, лавочники, отвечавшие на твоем языке, но это были исключения. Сейчас исключением стали торговцы, которые отказываются говорить на нидерландском. Скорее попадаются такие, кто просто не знает этого языка. Часто они просят за это извинить. Но все чаще встречается дешевая отговорка: Je suis français(e) — «Я француз (француженка)». Как будто французам не хватает ума выучить язык. Общее правило такое: чем дороже магазин, тем больше двуязычия, тем больше и многоязычия. Брюссельский продавец знает, что время бедной Фландрии минуло. В Брюсселе, как и везде, говорят на языке денег.

Я стою в очереди в небольшом универсаме поблизости от дома. Клиент передо мной говорит с кассиршей по-английски. Она отвечает по-английски. Потом подходит дама, говорящая по-французски. Без проблем. Я думаю: «Детка, тебе нужно говорить по-нидерландски, иначе наш разговор будет тебе, наверное, очень неприятен». И я слышу, как она говорит по-нидерландски. Я от всего сердца