наплывом иммигрантов. Дело не в уровне преподавательских кадров: институт больше не мог гарантировать качество обучения.

Будь я фламандским националистом, я бы без удержу, как безумный инвестировал в брюссельские нидерландскоязычные школы. Это, конечно, делается, но очень скупо, без души, политика постоянно меняется. Фландрии, одному из богатейших регионов Европы, надо бы возами вкладывать деньги в школы собственной столицы ради обучения детей нидерландскому. Повторюсь, 70% детей, родившихся в Брюсселе, не говорят у себя дома ни по-французски, ни по-нидерландски. Не нужно выращивать новых фламандцев, нужно воспитывать людей, которые с самого начала воспринимают нидерландский как нормальную и даже неотъемлемую часть своей идентификации. Таких людей должно быть большинство. Собственно говоря, чего мы ждем?

А тем временем в школах не хватает мест. Не то чтобы нескольких парт, нет — речь идет о тысячах детей. Родители детей и родители родителей, их друзья и соседи сидят дни и ночи напролет на школьных ступенях, чтобы вовремя отвоевать местечко для своих малышей. Теперь это можно делать по телефону. Встревоженные родители звонят без перерыва, целыми часами и днями по магическому номеру, открывающему путь к выбранной ими школе. К этим переговорам подключаются дяди и тети, бабушки и дедушки, племянники и племянницы, друзья и подруги. В случае неудачи отцам и матерям сообщают, что им нужно в часы пик, с ребенком на заднем сиденье, тащиться за пять километров в другую школу, где, может быть, еще есть местечко. Может быть. Ну а если и там нет, езжайте в другой город. Эту несусветную глупость вам сообщают с каменной улыбкой. Признаюсь, с этим вопиющим безобразием я сталкивался и в Антверпене, и даже в Генте. Но в Брюсселе дело все же выглядит иначе. В Брюсселе фламандская администрация лучше пошлет ребенка во французскую школу, чем заставит его прийти к самому простому выводу: надо строить новые школы. Или хотя бы новые классы. Но это не умещается в тупых головах чиновников Министерства просвещения. Вспомним, как звучал девиз уважающей себя, самостоятельной Фландрии: «То, что мы делаем сами, мы делаем лучше». Смех, да и только.

Брюссель — это город: старая часть, имеющая форму сердца, и присоединенные к ней районы Синт-Йост, Лакен, Харен, Тедероверхембек.

Кроме них Брюссель охватывает еще 19 коммун. Что между ними общего? Они входят в один округ. Почему именно они входят в Брюссельский округ, а ряд других — нет? Эти девятнадцать не так уж тесно сотрудничают между собой: пожарная команда, мусоровозы, поддержание порядка на улицах — вот, собственно, и все. Брюссельские коммуны распирает от гордости, что их не включили в состав города. Слияние они рассматривают как авторитарное покушение на общинную демократию, которая бытует в наших местах уже несколько столетий. Долгое время люди с отвращением вспоминали о статусе «Большого Брюсселя», навязанном оккупантами в годы Второй мировой войны, за которым последовал единодушный клич: «Никогда больше!».

На деле выбранные бургомистры защищали свой престиж, свою власть, свои наделы. Ибо общинный мандат действует как страховочная сетка. Потерявшему теплое местечко на коммунальных или федеральных выборах всегда остается в качестве утешения коммуна, этот местный и надежный базис партийной власти. Франкоязычные партии, господствующие в нижней палате, видимо, рехнулись, отказавшись от всего этого.

Я живу на тихой, зеленой улице, заложенной в 1905 году. Моя коммуна называется Синт-Ламбрехтс-Волюве. В конце улицы начинается коммуна Эттербек, присоединенная к Брюсселю в тот же период, но в ней нет деревьев. Мой пекарь живет тоже в Волюве, но чтобы зайти к мяснику, я должен пересечь улицу. Мясник живет на 30 метров дальше пекаря, в том же Брюсселе, но в другой коммуне. Чтобы отправить письмо, я иду на почту в коммуну Схарбек. Это на расстоянии ста метров. Когда мои дети ходили в начальную школу — это пять минут пешком, — они пересекали две коммуны. Потом они ходили в «Атенеум» (четверть часа с небольшим), и их путь лежал уже через три коммуны. Моя дочь посещала уроки фортепиано — 20 минут пешком, и снова дорога проходит через три коммуны, но теперь другие. Когда моему сыну исполнилось восемнадцать, он пристрастился ходить по ночам на джазовые концерты (целый час ходьбы), и я затрудняюсь сказать, сколько самостоятельных общин он пересекал по дороге туда и обратно.

Брюссельские коммуны не сливались воедино, но в 1988 году все же были объединены в один округ (см. ниже главу «Рю де ла Луа»). Этот округ неуклонно набирает силу как важнейшая руководящая инстанция Брюсселя. К примеру, он издает распоряжения по охране общественного порядка на улицах в пику коммунальным бюрократам с их бесконечными интригами, разрабатывает проекты функционирования общественного транспорта во всем округе. Разумеется, округ отвечает на вызовы, возникающие в пределах своих девятнадцати коммун, но не более того. Таким образом, размежевание Брюсселя, которому так усердно противились франкофоны, размежевание в сфере повседневного управления стало неоспоримым фактом. Нидерландскоязычные и франкоязычные жители города начинают считаться друг с другом, потому что им вместе необходимо решать проблемы столичного округа.

Большинство фламандцев, живущих за пределами Брюсселя, относятся к нему с недоверием. Спору нет, Брюссель — официальная столица фламандской общины — антверпенский бургомистр Крайбекс однажды воскликнул на весь мир: «Фландрия не выпустит Брюссель из рук». И все же Брюссель остается врагом. Это становится все очевиднее по мере того, как ширятся сепаратистские настроения. Для тех, кто хочет, чтобы Бельгия исчезла, а Фландрия провозгласила себя самостоятельной республикой, Брюссель — помеха. Он нежеланное дитя бельгийского развода. Но Брюссель — это нечто большее, чем просто многоязыкий монстр. Он крепко прикован к Фландрии и, разумеется, к Валлонии тысячами финансовых и экономических цепей. Он столица Европейского союза. Представьте себе, что Бельгия развалилась, а Европейский союз переезжает, скажем, в Прагу или Вену. Это было бы равносильно экономическому краху, в первую очередь для Брюсселя, но и для других частей Бельгии.

Во всяком случае, отношения с Фландрией и Валлонией остаются самой большой и самой актуальной проблемой Брюсселя. На этом городе лежат два позорных пятна — бедность и безработица. Оба они тесно взаимосвязаны. В Брюсселе более 20% населения — бедняки. В Брюсселе более 20% населения — безработные. В столице Европы ситуация хуже, чем в Восточном Берлине, и немногим лучше, чем в Латвии. В некоторых кварталах процент безработицы поднимается до сорока, пятидесяти и выше. Более 30% достигает безработица среди молодежи. Это вдвое больше средней цифры по Евросоюзу. Треть детей растет в семьях, где никто не имеет работы. Три статистические схемы — депривация в области образования, крайняя нищета