Мы кровью наших врагов обагрим.

Месть беспощадная всем супостатам,

Всем паразитам трудящихся масс,

Мщенье и смерть всем царям-плутократам,

Близок победы торжественный час!

(100 песен русских рабочих: 168–169)

Отсылки к этому тексту см. в I гл. СПС далее. О функции мотива слез в поэме см. с. 64–68.

75

подскулю тебе волком тамбовским / на краю, на родимом краю!

Происхождение фразеологизма «тамбовский волк», как и многих выражений подобного типа, неясно, краеведы и доморощенные любители этимологии выдвигают множество версий одна красочнее другой (см., например: Козлов 2009: 61). Это словосочетание, несомненно, бытовало в русском языке уже в начале XX в.; ср., например, в повести Д. Крутикова «Кудеяров вир» (1928): «…Какой он брат? Тамбовский волк милее» (Крутиков: 8). Ясно во всяком случае, что популярность фразеологизма многократно усилилась после того, как в фильме «Дело Румянцева» (1955, реж. И. Хейфиц, сц. Ю. Германа и И. Хейфеца) нечуткий следователь грубо оборвал главного героя, попытавшегося назвать его «товарищем»: «Я вам не товарищ, тамбовский волк вам товарищ. Я для вас гражданин капитан». И уже из кино этот фразеологизм снова перешел в бытовую речь. Ср. также упоминание о «тамбовском волке» в ст-нии Вознесенского «Стрела в стене» (1968): «Тамбовский волк тебе товарищ / и друг…» (Вознесенский 1970: 52); а о брянском – в «Песне о Сталине» (1959) Юза Алешковского: «А я простой советский заключенный / И мне товарищ – серый брянский волк» (Алешковский: 3, 503, [20]). Учитывая первостепенную важность для СПС подтекстов из О. Мандельштама, напомним здесь также о его «волчьих» ст-ниях, в первую очередь о ст-нии «За гремучую доблесть грядущих веков…» (1931).

Зачин второго из комментируемых стихов отсылает к едва ли не самой известной песне («Кони привередливые», 1972, [21]) еще одного автора знаменитых (и, что важно, песенных) поэтических текстов, в которых нарратор отождествляет себя с волком, – В. Высоцкого: «Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю / Я коней своих нагайкою стегаю, – погоняю…» (Высоцкий 2: 367). И далее: «Я куплет допою… / Хоть немного еще постою на краю!..» (Там же). С помощью этой цитаты из позднейшего текста нарратор I гл. как бы указывает на собственное положение относительно «Глеба Кржижановского»: он находится на краю той пропасти, путь к которой начался в октябре 1917 г. А далее в стихе этот буквальный (или метафорический) «край» пропасти превращается в штамп из советской, в том числе песенной, поэзии («родимый край»; ср. игру со значениями этого слова в «Лирической интермедии», с. 353).

76

На краю, за фабричной заставой / силы черные злобно гнетут. / Спой мне песню, парнишка кудрявый, / нас ведь судьбы безвестные ждут

Второй и четвертый стихи этого фрагмента представляют собой чуть переиначенные цитаты из «Варшавянки». Их пафос иронически снижается с помощью первого и третьего стиха, отсылающих к гораздо более поздней песне «За фабричной заставой» (муз. М. Фрадкина, сл. Е. Долматовского, [22]) из фильма «Они были первыми» 1956 г. (реж. Ю. Егоров по пьесе Ю. Принцева), рассказывающего о зарождении советского комсомола:

За фабричной заставой,

Где закаты в дыму,

Жил парнишка кудрявый,

Лет семнадцать ему.

(Русские советские песни: 296)

Ср. также в «Песне о Ленине» К.: «За фабричною заставой / жил парнишка он кудрявый – / и за это я его люблю!» (Кибиров 1994: 77).

Кудрявые волосы – типическая примета «парнишки» или девушки в советском дискурсе 1920—1930-х гг., восходящая в конечном итоге к русскому песенному фольклору. Напомним хотя бы о знаменитых стихах из «Песни о встречном» 1932 г. (муз. Д. Шостаковича, сл. Б. Корнилова) [23]: «Кудрявая, что ж ты не рада / Веселому пенью гудка?» (Русские советские песни: 152 и далее). Ср. коммент. ко II гл., с. 195. Эта лейтмотивная деталь присутствует также в образе типичного советского юноши в послании К. «Любовь, комсомол и весна», адресованном Д. А. Пригову: «Буденовка простреленная, чуб / мальчишеский кудрявый» (Кибиров 1994: 185).

77

Этой есть наш последний, конечно, / и единственный, видимо, бой

Вслед за цитацией «Марсельезы» и «Варшавянки» в тексте закономерно возникают реминисценции из третьей и главной революционной песни эпохи – международного пролетарского гимна «Интернационал» [24]. Его текст был написан французским поэтом Эженом Потье в 1871 г. под впечатлением от событий Парижской коммуны, автором музыки в 1888 г. стал композитор-любитель П. Дегейтер. Этим же годом датировано первое исполнение «Интернационала». На русский язык текст гимна перевел в 1902 г. Аркадий Яковлевич Коц (1872–1943). Приводим с купюрой устоявшийся текст «Интернационала»:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов.

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем!

Припев:

Это есть наш последний

И решительный бой,

С Интернационалом

Воспрянет род людской.

<…>

Лишь мы, работники всемирной,

Великой армии труда,

Владеть землей имеем право,

Но паразиты – никогда!

И если гром великий грянет

Над сворой псов и палачей —

Для нас все так же солнце станет

Сиять огнем своих лучей…

(Песни революции: 3–4)

С 1906 г. «Интернационал» стал партийным гимном РСДРП. В Советской России начиная с III Всероссийского съезда Советов (1918) исполнялся на мероприятиях в качестве главного партийного гимна. С конца 1920-х гг. «Интернационал» – неофициальный гимн Советского Союза. В 1943 г., после утверждения нового текста гимна Советского Союза, пленум ВКП(б) постановил сохранить «Интернационал» в качестве гимна партии большевиков.

В отличие от предшествующих четырех стихов СПС, где чередуются цитаты из двух разных источников, в комментируемых воспроизводится логически законченный фрагмент текста «Интернационала». Семантический сдвиг достигается путем включения остраняющих претекст вводных слов («конечно» и «видимо»). Сходным образом, с заменой эпитета «решительный» на «единственный», трансформируются эти же стихи «Интернационала» в «Христологическом диптихе» (1986) К.: «Это есть наш единственный бой. / Мы уже проиграли его. / Видишь, Сталин такой молодой. / Нету против него никого» (Кибиров 1994: 47). Ср. также в V гл. СПС: «Это есть наш последний, ну, может, / Предпоследний решительный бой» (с. 392–393). Ср. также со сходным приемом в ст-нии Б. Слуцкого «Сон» (1959), на которое указал нам А. С. Немзер: «Выхожу двадцатидвухлетний / И совсем некрасивый собой, / В свой решительный и последний / И предсказанный песней бой».

78

Цепи сбрасывай, друг мой сердешный,

Стих начинается с устойчивого для революционных песен образа (ср., например, в «Варшавянке»: «Цепи народа-страдальца мы чтим») и перекликается с классической формулой из «Манифеста коммунистической партии» (1848) Маркса и Энгельса: