в белоснежную щеку Чичикова).

66

Чуешь, чуешь, чем пахнет? – Конечно! / Чую, нюхаю – псиной и сном,

Ответ на вопрос «Чуешь?» дается во «Вступлении» к СПС в шестой и в последний раз. С помощью констатации «пахнет псиной» в русской поэзии и прозе ХХ в. часто описывался запах не только собачьей, но и любой влажной шерсти, а также запах сырых шинелей (ср. во «Вступлении» чуть выше) и немытого, потного мужского тела. Ср., например, в «России, кровью умытой» (1932) Артема Веселого: «Его тесная комнатушка была обкурена, обжита; пахло в ней здоровым духом – псиной, молочным жеребенком, рассолом» (Веселый: 359).

Соседство мотивов грубого мужского запаха и сна позволяет предположить, что в комментируемых стихах продолжено перечисление армейских, казарменных запахов. Учитывая, что эти запахи описываются во «Вступлении» неподалеку от упоминания о запахе «родной земли», отметим, что сон здесь предстает в том числе и как метафора смерти (см. следующий стих «Вступления»). К собачьей теме ср. выше коммент. к стиху «Беломором, Сучаном, Вилюем» (с. 86–88). Одновременно стоит отметить, что собака – один из любимых сквозных героев К., и сама тема запаха/чутья во «Вступлении» связана с традиционным описанием этого животного. Ср., например, в романе К. «Лада, или Радость. Хроника верной и счастливой любви» (2010): «И уж псов-то я вроде бы многих знал, со многими из них дружески общался и был близок <…> я уж не говорю про покойного моего Тома <…> Казалось бы, имею право со спокойным достоинством заявить: „Я знаю собак, и собаки знают меня!“ <…> Была ли Лада умна? Да вроде не очень, во всяком случае, ничего особо умного никогда не делала. Возможно, она, как Наташа Ростова, просто не удостаивала нас с вами быть умной. И черт ли нам в ее уме, когда она столь обворожительна?» (Кибиров 2010: 51); «Александра Егоровна <…> просит, чтобы я еще и про запах написал, мол, и пахнет ее собачка изумительно и чудесно – то ли медом, то ли черемухой. Ну что тут можно сказать? Видимо, любовь не только слепа, но и начисто лишена обоняния, потому что, на мой нюх (притупленный, впрочем, многолетним курением), пахнет Лада обыкновенной псиной, ну, может быть, чуть тоньше и слаще» (Там же: 48).

67

сном мертвецким, похмельем кромешным,

От метафоры сна как смерти К. переходит к описанию тяжелого алкогольного похмелья. Переходным мостиком служит эпитет «мертвецкий», который еще связан со смертью, но уже и напоминает читателю об устойчивом выражении «мертвецки пьян» (о крепком сне, как правило, говорят «мертвый», а не «мертвецкий»). Однако финальный эпитет возвращает в стих тему смерти – он чаще всего употребляется при описании потустороннего мира (ад, тьма). В комментируемом стихе К. вновь стилизует «Вступление» к СПС под фольклорный текст (ср. с известной формулой «богатырский сон»); заметим, что волшебный сон – важный сквозной мотив «Руслана и Людмилы». В Пятой песне пушкинской поэмы в описании сна героя над спящей героиней возникает и ключевое слово «слезы» в окружении других катастрофических мотивов:

И снится вещий сон герою:

Он видит, будто бы княжна

Над страшной бездны глубиною

Стоит недвижна и бледна…

И вдруг Людмила исчезает,

Стоит один над бездной он…

Знакомый глас, призывный стон

Из тихой бездны вылетает…

Руслан стремится за женой;

Стремглав летит во тьме глубокой…

И видит вдруг перед собой:

Владимир, в гриднице высокой,

В кругу седых богатырей,

Между двенадцатью сынами,

С толпою названных гостей

Сидит за браными столами.

<…>

И все исчезло – смертный хлад

Объемлет спящего героя.

В дремоту тяжко погружен,

Он льет мучительные слезы,

В волненьи мыслит: это сон!

Томится, но зловещей грезы,

Увы, прервать не в силах он.

(Пушкин 4: 72–73)

68

мутноватым грудным молоком!

Тема смерти контрастно переходит в этом стихе (и под конец «Вступления» к СПС) в тему рождения, время вновь изображается как дурная бесконечность «вечного возвращения». Возможно, здесь подразумевается не только мать, кормящая ребенка грудью, но и символическая Родина-мать. Ср. в этом случае с отчасти сходным приемом в строфе о кормилице ст-ния Ходасевича «Не матерью, но тульскою крестьянкой…» (1922):

И вот, Россия, «громкая держава»,

Ея сосцы губами теребя,

Я высосал мучительное право

Тебя любить и проклинать тебя.

(Ходасевич: 124)

Кадр из кинокомедии Л. Гайдая «Самогонщики» (1961). В руках у Труса (артист Г. Вицин) бутыль с жидкостью, реалистично изображающей самогон-первач

Емкость со сцеженным грудным молоком

Эпитет «мутноватым» тоже ассоциативно связывает комментируемый стих с предыдущим стихом «Вступления», ведь плохо очищенный самогон, который повсеместно пили в СССР, был непрозрачным, мутным (как и сцеженное грудное молоко).

69

Пахнет жареным, пахнет горелым,

«Вступление» начинается метафорой-идиомой («Пахнет дело мое керосином»). Метафорой-идиомой («Пахнет жареным»), тематически связанной с метафорой зачина, «Вступление» и завершается. Буквальная связь: на керосинке жарили, например, картошку, которая иногда подгорала. Метафорическая связь: переносное значение обеих идиом общее – дело плохо, поставленная задача провалена (так сказать, картошку можно выбрасывать; ср. V гл. поэмы). В «Личном деле» в конце этого стиха поставлен восклицательный знак (Кибиров 1991а: 49). В (Кибиров 1994: 131) знака препинания после эпитета «горелым» нет, что создает бессмысленное сочетание «горелый аллерген». В (Кибиров 2001: 34) после эпитета «горелым» стоит запятая. Ср. также с зачином трагического ст-ния Ахматовой «Июль 1914»:

Пахнет гарью. Четыре недели

Торф сухой по болотам горит.

(Ахматова 1: 198)[51]

70

аллергеном – греха не таи! / Пахнет дело мое, пахнет тело,

Одна из характерных аллергических реакций – слезы. «Не скрывай слез!»: вероятно, так должна быть понята реплика «греха не таи!» в финале комментируемых стихов. Но есть и другой ретроспективно раскрывающийся оттенок значения: признание тесной связи поэта с советским прошлым. «Аллергеном», вероятно, может считаться совокупность всех перечисленных во «Вступлении» запахов советской родины. Они-то все вместе и вызывают у нарратора слезы. При этом источником аллергических слез оказывается концентрирующий память о советской жизни лирический субъект. В этом контексте «дело», очевидно, следует уже понимать как «работу», ср. широко известную пушкинскую формулу, превратившуюся в афоризм: «Слова поэта суть уже его дела» (Гоголь 8: 229).

71

пахнут слезы, Людмила, мои

Пушкинские ассоциации подхватываются последним стихом «Вступления», причем уже