«Пролетариям нечего в ней (революции. – Комментаторы.) терять, кроме своих цепей» (Маркс, Энгельс: 71). Однако продолжается комментируемый стих оборотом, стилизующим русскую народную песню или романс (ср., например, в пушкинском песенном наброске: «Друг сердечный мне намедни говорил…» (Пушкин 3 (1): 471)), а также домашнее, дружеское и чуть фамильярное обращение. Помещенное в романсно-песенный контекст, это обращение в сочетании с призывом сбросить цепи создает комически-эротические коннотации. Ср. в написанном тем же размером романсе «Калитка» [25] (авторский вариант – 1898 г., муз. В. Буюкли, сл. А. Будищева): «Отвори осторожно калитку / И войди в тихий садик, как тень, / Да надев потемнее накидку, / И чадру на головку надень»(Песни и романсы: 904; в народном бытовании романса «чадра» заменилась «кружевами»).

Контраст между официальной риторикой, обращенной к идеальному «советскому человеку», и реальным человеком, которому довелось жить в России в революционную эпоху, будет многое определять в I гл. СПС и далее.

79

марш навстречу заре золотой!

В этом стихе продолжается одомашнивание традиционной революционной риторики. «Громкие» и торжественные слова из советских песен и ст-ний – «марш» и «заря» (ср., например, названия ст-ний В. Маяковского «Левый марш» (1918) и «Наш марш» (1918), но в первую очередь – бодрую революционную песню «Молодая гвардия» («Вперед, заре навстречу» [26], 1922, на стихи А. Безыменского)) как бы встраиваются в речь человека с опытом дореволюционной жизни, пытающегося непротиворечиво примирить старые и новые представления о прекрасном и идеальном. Поэтому «марш» из существительного превращается в глагол в форме императива (и весь стих, таким образом, в разговорный оборот типа «Марш домой!»), а «заря» сопровождается романсным эпитетом «золотая». Напомним также, что зори занимают особое место в системе символов Блока, заря (закатная или рассветная) устойчиво связана у него с темой новой жизни (см. ниже. с. 153–155).

80

Чтоб конфетки-бараночки каждый / ел от пуза под крышей дворца – / местью правой, священною жаждой / немудрящие пышут сердца

«Высокие» цели революции («Кто был ничем, тот станет всем») вновь формулируются в двух начальных стихах комментируемого фрагмента языком «простого человека», который пользуется разговорным оборотом «есть от пуза» и вставляет в свою речь цитату из популярной кабацкой песни «Москва златоглавая» (напев которой основан на песенке «Mayn yidishe maydele» из оперетты Ш. Секунды «Zayn yidishe meydl» (постановка – 1927 г., «Либерти Театр», Нью-Йорк); русская песня впервые зафиксирована на американской грампластинке в 1943 г. («Москва златоглавая»)[52]. Приведем здесь один из вариантов текста этой песни:

Москва златоглавая,

Звон колоколов,

Царь-пушка державная,

Аромат пирогов.

Припев:

Конфетки-бараночки,

Словно лебеди, саночки,

Эх вы, кони залетные,

Слышен звон с облучка.

Гимназистки румяные,

От мороза чуть пьяные,

Грациозно сбивают

Рыхлый снег с каблучка.

Помню тройку удалую,

Вспышки дальних зарниц,

Твою позу усталую,

Трепет длинных ресниц.

Все прошло, все умчалося

В невозвратную даль.

И ничего не осталося —

Лишь тоска да печаль.

(За праздничным столом: 10–13)

В 1980 г. «Москва златоглавая» прозвучала с экранов советских кинотеатров. В фильме «Крах операции „Террор“» (реж. А. Бобровский, сц. Ю. Семенова), в эпизоде, действие которого разворачивается в парижском ресторане «Распутин», ее исполнила Е. Камбурова [27], в титрах к фильму ничего о песне «Москва златоглавая» не говорится.

Образ «дворца» во втором из комментируемых стихов отсылает и к обобщенному сказочному царскому дворцу с его пиршественным изобилием, и к конкретному Зимнему дворцу; ср. сцены взятия Зимнего в поэме В. Маяковского «Хорошо!» и киноленте Эйзенштейна «Октябрь» (обе – 1927). Можно вспомнить также и об утопическом «хрустальном дворце» из романа Чернышевского «Что делать?», и о грандиозных неосуществленных архитектурных проектах советской власти – строительстве высотного Дворца Советов (начато в 1930-х и окончательно отменено в 1950-х гг.), а также комплекса Дворца труда (1922–1923).

Революционный матрос в покоях царицы. Кадр из фильма С. Эйзенштейна «Октябрь» (1927)

В двух финальных комментируемых стихах высокая риторика в духе революционной песенной поэзии в итоге остраняется эпитетом «немудрящие» (сердца) со сдвигом значения от «самые обыкновенные, ничем не примечательные» к «простодушные» и даже «глупые».

81

Смерть суровая злобным тиранам, / и жандармам, и лживым попам, / юнкерам, гимназисткам румяным, / толстым дачникам и буржуям!

Мотив мести очень силен почти во всех революционных песнях (в том числе в «Рабочей Марсельезе», «Варшавянке» и «Интернационале»). Перечисление в комментируемых стихах представителей «старого мира», от которого необходимо «отречься» и который необходимо уничтожить, создает впечатление однородности тех, кто в этот перечень вошел. Между тем однородность эта обманчива. Наряду с традиционно порицаемыми и проклинаемыми советской пропагандой врагами революции (обобщенными «тиранами», а также «жандармами», «лживыми попами», «юнкерами» и «буржуями», самой широкой категорией, которая объединяла любых достаточно состоятельных людей (см. Колоницкий)), в список тех, кого необходимо покарать смертью, вошли «дачники» (пусть и «толстые», то есть состоятельные; здесь очевидна отсылка к одноименной пьесе М. Горького 1904 г., а также, возможно, и к блоковской «скуке загородних дач» из «Незнакомки» (1906)) и совсем уже выбивающиеся из перечня, хотя и легко монтирующиеся с юнкерами «гимназистки румяные» (еще одна отсылка к песне «Москва златоглавая» (см. выше)). Как представляется, К. уже здесь полемизирует с пореволюционным Блоком, в чьей поэме «Двенадцать» (1918) действуют или упоминаются «попы», «юнкерье» и «буржуи». Это именно Блок в статье «Интеллигенция и революция» (1918) призвал «не выискивать отдельных визгливых и фальшивых нот в величавом реве и звоне мирового оркестра» (Блок 6: 19), то есть не сосредоточиваться на единичных жестоких проявлениях революции, а восхититься ее общим пафосом уничтожения старого мира. Этот призыв варьируется в статье Блока не один раз: «Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное; она жестоко обманывает многих; она легко калечит в своем водовороте достойного; она часто выносит на сушу невредимыми недостойных; но – это ее частности, это не меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток. Гул этот, все равно, всегда – о великом» (Там же: 12). В противовес призыву Блока автор СПС и в I гл., и во всей поэме сосредоточивается как раз на частностях, из частностей и мелких деталей у него и складывается история уходящего Советского Союза. Ср. о Блоке в интервью К. 2011 г.: «Александр Блок – первое потрясение. <…> Почти десять лет Блок был моим абсолютным кумиром. Потом, естественно, маятник качнулся в другую сторону, и только сейчас я избавляюсь от избыточного раздражения по поводу Блока и всего Серебряного века» (Кибиров 2011).

82

Эх, заря без конца и