сейчас уйдешь со мной по своей воле, или я сделаю так, что ты пожалеешь об этом.

Я встречаюсь с испуганным взглядом Рати, безмолвно моля его о наставлении, но в его глазах запечатлен тот же ужас, что сковывает и меня. Тем временем черные как смоль глаза Морана, неотрывно следящие за мной, опускаются на мою грудь, будто бы проверяя наличие незримой метки.

С замиранием сердца и подавленным видом я покоряюсь требованиям Морана. Моя ладонь невольно вздрагивает, когда я обхватываю его протянутую руку.

В голове звучит тихий протест Рати, но мысль о том, что кто-то из них может снова пострадать из-за меня — невыносима.

Моран небрежно уводит меня из-за стола и ведет в какую-то из комнат в крыле, где расположены мои покои. Этой комнаты я прежде не замечала. Он выводит меня в центр помещения. Здесь кромешная тьма, и я ничего не могу разглядеть. Паника захватывает, когда осознаю, что теперь я с ним наедине.

— Твое платье уродливо. Кто дал тебе эту тряпку? Оно отвлекает меня от дел. Снимай его, — неожиданно жестко командует он из тьмы.

Ощутив его руки на своих бедрах, я пытаюсь их оттолкнуть, но он с силой заставляет меня прижаться спиной к нему. Я задыхаюсь, когда его ладонь ложится на мое горло, слегка сдавливая его.

— Это тело — принадлежит мне. Уверен, другие уже не раз сообщали тебе об этом. Прелестно, не правда ли? Однако я не потерплю ничего подобного этому платью. Тебе будет приятно узнать, что я не так ужасен, как ты думаешь. Если что-то принадлежит мне, я об этом должным образом забочусь, — шепчет мне на ухо волколак.

Его губы задевают мою шею, и мурашки разбегаются по всему телу. В одно мгновение он распарывает заднюю часть моего платья, и я со вскриком падаю на колени.

Свечи резко вспыхивают, и взору предстает просторная уютная комната, заполненная несметным разнообразием великолепных нарядов, туфель, косметических принадлежностей и даже париков. Сердце громко ухает в груди, когда я разглядываю окружающее меня великолепие.

* * *

Я не стала притрагиваться к предложенным Мораном нарядам. Ни к одному из них. Вместо этого я решила обойтись теми несколькими, которые Рати выдал мне в первый день пребывания.

Полчаса назад я стояла перед кабинетом Агния, ключ, спрятанный под ковриком, так и манил меня его отпереть. Он предоставил мне право воспользоваться им, если вдруг мне понадобится что-то из лекарств.

Сейчас я припрятала лиловый пузырек в кармашке юбки. В нем еще оставалось немного раствора; Агний сказал, что использует его, когда душевное состояние Кирилла дает сбои.

В покоях художника, обычно погруженных в холодное оцепенение, теперь ощущалось непривычное тепло — черные свечи озаряли небольшую гостиную.

Я направилась дальше, влекомая как мотылек на свет, пока не добралась до его мастерской. Там, спиной ко мне, стоял Кирилл, вновь полностью поглощенный творчеством.

Приблизившись, я различила алые оттенки на его полотне. Холодок пробежал по спине. Опять…

Когда моя рука осторожно коснулась его плеча, его пробрала судорога, и кисть выпала из пальцев.

— Зачем ты это сделал? — в отчаянии воскликнула я, увидев, что он рисовал. Точнее, не что, а с помощью чего.

Красный пигмент, который он использовал, не был обычной краской; это была его собственная кровь, смешанная с чернотой взятого из камина угля.

Передо мной на холсте разворачивалась жуткая сцена — протекавшая во мраке кровавая река, по берегам которой цвели дюжины алых цветов. Каждый лепесток, казалось, нашептывал о чьей-то трагической судьбе, о жизни, прерванной по воле багровой реки.

Сухой, лишенный всяких чувств голос Кирилла пронзил тишину: — Помнишь, ты как-то спросила меня про повязки на моих руках, — проговорил он, не отрывая взгляда от картины. — Я сказал, что ношу их по привычке, хоть они и не нужны мне больше… Но теперь я вернул им прежнюю ценность.

Как только он привстал, стало видно, как по бледной коже его рук расползаются свежие царапины — шрамы, нанесенные когтями.

От осознания глубины его помешательства у меня пополз мороз по коже.

Со слезами на глазах я попятилась от него назад, преследуемая мыслью о том, что сама того не ведая подтолкнула его к краю.

— Кирилл, я не это имела в виду, — шепнула я, едва дыша.

Но в глазах художника, некогда полных вековой грусти, застыл ныне безучастный и пустой взгляд.

— Это же единственно логичное развитие сюжета, госпожа, — с угрожающим хладнокровием прошептал он, надвигаясь на меня.

Одно сердце страдает, а другое не знает

Страх сковал меня, заставляя вжаться в стену, а его руки, измазанные кровью, легли по обе стороны от меня.

— Теперь я принимаю своих бесов, Шура. Они — такая же часть меня, как и воздух в моих легких. И я больше не скрываю и не боюсь их.

С его искусанных сизых губ сорвался смешок, от которого по моим жилам поползла неприятная волна. Юноша, с которым я когда-то познакомилась, превращался в сущую тень себя, снедаемую Тьмой.

Когда его пальцы холодным мазком провели по моей щеке, слезинка сбежала из моего глаза.

— Я не должен ревновать. Правда? Ведь ты же не только муза для меня… Ты муза для слишком многих одержимых мраком умов в этом доме. Я бы хотел спрятать тебя. Я хотел бы скрыть твою красоту от их уродливых глаз, — его тон был пропитан тихой ненавистью.

— Ты имеешь в виду Морана?

Губы Кирилла изогнулись в желчной ухмылке.

— Я говорю не только о Моране. Есть еще один волколак, чьи глаза загораются каждый раз, когда в комнату входишь ты…

Замечаю, как его пальцы тянутся к пряди моих волос, но он отнимает их на полпути. Он дал обещание никогда не касаться меня. И я удивлена, что даже в таком состоянии он чтит данное им слово.

— …Кто же тогда?

— Неужели не знаешь?

Кирилл поднимает на меня утомленные глаза с насыщенными темными кругами под ними.

— Агний — мой старший брат. И неважно, что мы не связаны кровным родством. Я знаю его, Шура. Я знаю его очень хорошо. Он — сущее воплощение порока. Он чистое зло, — его голос повысился, пылая горячностью, граничащей с бредом. — По сравнению с той тьмой, что преследует Агния, Моран — лишь бледная тень.

Не отрываясь, я наблюдала, как он развязывает шнуровку на блузе. Он настолько тощий, что я смогла бы подсчитать количество его ребер.

— Видишь ли, мы все были окованы проклятием быть загнанными в эту усадьбу неспроста….. Все мы