не зря получили звериный облик за свои человеческие деяния. И если бы я только мог, я бы стер их всех с нашей картины! Стер бы их всех! А потом… Стер бы и себя!

В дрожащей руке я уже держала пузырек. Содержимое его могло дать временную передышку, мимолетное убежище от терзаний, преследующих его душу.

Когда я приблизилась к нему, глаза волколака блеснули маниакальным вызовом.

— Кирилл, прошу тебя. Прими это. Это поможет… Тебе станет легче.

Его взгляд оторвался от теней, пляшущих на стенах, и сошелся с моим.

Кирилл впился пальцами в мои плечи — хватка была граничащей с болью. В его глазах плескался страх.

— Ты не в себе, Кирилл! Пожалуйста, прими это, ты почувствуешь себя лучше!

— Мне станет лучше, только когда я помру! — воскликнул он с язвительной фальшью, небрежно передернув плечами. Тонкая ткань его блузки полетела на пол, как опавший лепесток.

В один миг я сократила расстояние между нами.

Пощечина отозвалась эхом в мертвой тишине.

Щека Кирилла окрасилась в нежный румянец. Его взгляд был пуст и в то же время вопросителен, когда тот дрожащей рукой наконец-то принял лекарство.

Обессиленно вздохнув, я накинула одеяло на его вздрагивающие плечи.

— Полагаю, многие говорили тебе об этом, милая госпожа… Ты невероятно хороша во всех проявлениях и красках. Как дивная картина, — рассеянно забормотал Кирилл, направляясь в смежную комнату.

Следуя за ним, я наблюдала, как он опускается на роскошную кровать, застеленную черно-розовым шелковым текстилем. Все вокруг представляло собой гармонию из контрастных тонов и изысканных золотых деталей.

— Как жаль, что я художник… Я никогда не смогу влюбиться лишь в одну картину. Даже в самую восхитительную из всех существующих. Ведь для того, чтобы творить, я всегда должен стремиться к новому. К совершенству.

Присев рядом с ним, я принялась перевязывать ему руки со свежими шрамами.

— Полагаю, ты нарисовал все это, — мой взгляд скользил по стенам, увитым буйством розовых пионов на фоне ровной черноты.

— Да… Я нарисовал их, — слабо подтвердил он. — Обычно я зарисовываю все самое прекрасное, что попадается мне на глаза. К сожалению, этого не так много в моей жизни… В прошлый раз я рисовал пару десятилетий назад. Да… Когда увидел венок из дивных соцветий, проплывающий по нашей багровой реке… Затем желание творить иссякло. Но теперь… Вдохновение снизошло на меня вновь, кажется.

Совсем скоро он погрузился в сон. Не желая более задерживаться, я поднялась, чтобы покинуть спальню, но тут меня привлек слабый свет, пробивающийся из-за портьеры на стене.

Подойдя ближе, я обнаружила скрытую от глаз кладовую, забитую набросками, эскизами и рисунками.

Рисунками меня. Вернее… моих отдельных частей.

В разнообразных позах и проявлениях.

Застыв на месте, я предстала перед морем своих очертаний и карандашных набросков. Мое тело, мои руки, волосы, глаза, губы — все это было увековечено на полотнах в ужасающе прекрасном проявлении любования и помешательства.

Позже той ночью, в одиночестве своих покоев, я обнаружила, что сжимаю в руке листок бумаги с наброском моей фигуры, выполненным с такой тонкой точностью, что это что-то всколыхнуло во мне. Краду ли я у художника или всего лишь полноправно притязаю на частичку себя, увековеченную в искусстве?..

* * *

Преследуемая кошмарами, которые выползали из глубин моего подсознания, я заставила себя приоткрыть глаза. Комната утопала в неземном сиянии лунного света, проникающего сквозь шторы.

Меня пронзило чувство, будто в тени затаилось нечто незримое, наблюдающее за мной.

Но я отогнала эти ощущения. Никто не мог войти в мою спальню. Я заперла дверь и оставила ключ в скважине. Проникнуть внутрь было невозможно. Но все же… ощущение, что кто-то наблюдает за мной, пока я сплю, не отпускало.

В полночь меня внезапно пробудили чьи-то крики. Сначала я решила, что это лишь обрывок моего кошмара. И я не поверила своим ушам, когда услышала еще один отдаленный плач. Сколько раз я буду просыпаться в этом доме под чьи-то страдания?..

И тут меня настигает мысль.

Кирилл!

Бросаюсь к прикроватной тумбочке. Листок с эскизом моего тела исчез!!!

Это не было кошмарным воображением. Кто-то был в моей комнате, пока я спала. Кто-то? Нет. Это был Моран.

Я помчалась по коридору — сердце сжалось от волнения.

Добравшись до нужного крыла, я с трепетом взялась за медную ручку его дверей.

Гостиная, некогда увешанная восхитительными картинами, теперь представляла собой место разрухи. На полу валялись разорванные холсты, на стенах виднелись следы от когтей.

Едва слышно ахнув, я ринулась в его спальню — там было пусто, и лишь на стене, где ранее красовались пионы, виднелись разводы от пролитой черной краски.

Ужас вцепился в горло, и я поспешила в кладовую. Там, среди пустых мольбертов и разбросанных этюдников, я увидела, что все наброски со мной исчезли.

Недолго думая, я отправилась в общую гостиную, где обнаружила Юргиса, вальяжно расположившегося в кресле за шахматной доской, с видом самодовольного превосходства.

— Где он, Юргис?!

Рыжеволосый волколак вскинул бровь, а на его губах расплылась глумливая усмешка. Небрежным жестом он махнул в сторону парадных дверей.

— Ради всего спиртного! Никогда не вмешивайся так в мою игру, человечишка! — проворчал он, делая неторопливый глоток вина. — В наши дни так трудно найти толкового партнера по шахматам…

Я выскочила наружу в заснеженные сады, стылый ветер хлестал по лицу, пока я лихорадочно искала хоть какие-то следы художника.

И вот среди заиндевевших кустов роз я все-таки наткнулась на него.

Огромный серый волк распростерся на снегу, его дыхание было поверхностным, а глаза сомкнуты в тяжелой дремоте.

Подойдя ближе, в распахнутых звериных глазищах я уловила неподдельную грусть — это точно был он.

Я осторожно протянула руку, чтобы погладить волчий мех.

В глубине сизых глаз промелькнуло признание, и я догадалась, что мой Кирилл оказался в плену этого обличья, не в силах вернуть себе человеческий вид и возвратиться в усадьбу.

Вспомнив колыбельную из своего детства, я принялась тихонько напевать ее.

Волк навострил уши, слушая звуки песни.

Постепенно его массивная фигура стала уменьшаться и искажаться, пока передо мной не возникла мертвенно-бледная, покрытая снегом фигура — парня, которого я уже успела полюбить за его доброту и робость.

Я укутала его в свой меховой полушубок, прикрывая от пронизывающего ветра, в то время как он прижался ко мне.

— Нетрудно догадаться, что у таких, как я, не будет счастливого конца, — раздался сдавленный шепот Кирилла. — В конце пути таких как я ждет одиночество и жалкое существование. Это расплата за иное восприятие жизни. Видеть ее так, как видит