«По оценкам специалистов, доля избыточных (т. е. фактически не нужных) работников составляет около 15 %, освобождение же от них позволяет поднять производительность труда на 20–25 %. Из сопоставления этих цифр видно, что лишняя рабочая сила не только не приносит хозяйству пользы, но и наносит ему прямой вред… По оценкам экспертов, общая численность работников, которым предстоит увольнение с занимаемых ныне мест, составит 15–16 млн человек, т. е. громадную армию… Негативные последствия существования резервной армии труда могут быть компенсированы соответствующими социальными гарантиями, как это делается в развитых капиталистических странах…

Система, при которой люди, увольняемые со своих предприятий, испытывали бы некоторые трудности с нахождением новой работы, должны были… менять профессии, переходить на более низкие должности или худшие рабочие места, была бы в этом плане более эффективной. Она ставила бы работников в более жесткие экономические и социальные условия, требовала от них более качественного труда. Лично мне ближе последняя точка зрения, но общественное сознание не подготовлено к ее восприятию. По данным опроса, 58 % людей считают, что безработица в СССР недопустима… мнение о том, что безработица необходима для более эффективного хозяйствования, поддерживают всего 13 %» [110].

Так безработицу сделали реальностью, и приложили много усилий, чтобы легитимировать эту социальную болезнь. В журнале Академии наук СССР «Социологические исследования» печатались статьи с заголовками такого рода: «Оптимальный уровень безработицы в СССР». Оптимальный! Наилучший! Что же считает «оптимальным» для нашего народа социолог из Академии наук? Вот его идеал: «Оптимальными следует признать 13 %… При 13 % можно наименее болезненно войти в следующий период, который, в свою очередь, должен открыть дорогу к подъему и процветанию» [111]. Процветание, по его мнению, должно было наступить в 1993 г.

Само по себе появление подобных рассуждений на страницах академического журнала – свидетельство деградации нашего обществоведения. В общественных науках социолог – аналог врача в науке медицинской. Безработица – социальное бедствие, ибо приносит страдания людям. Можно ли представить себе врача, который в стране, где полностью ликвидирован, скажем, туберкулез, предлагал бы рассеять палочки Коха и довести заболеваемость туберкулезом до оптимального уровня в 20 млн человек? В США, например, рост безработицы на один процент ведет к увеличению числа убийств на 5,7 %, самоубийств – на 4,1 %, заключенных – на 4 %, пациентов психиатрических больниц – на 3,5 % (эти данные автор сам бесстрастно приводит в своей статье).

Н.П. Шмелев доводит апологию безработицы до абсурда. Он пишет в 1995 г., что в России якобы имеется огромный избыток занятых в промышленности работников: «Сегодня в нашей промышленности 1/3 рабочей силы является излишней по нашим же техническим нормам, а в ряде отраслей, городов и районов все занятые – излишни абсолютно» [112]. Здесь утрата рациональной меры довела нарушение логики до гротеска. Что значит «в ряде отраслей, городов и районов все занятые – излишни абсолютно»? Как это понимать? Что значит «в этой отрасли все занятые – излишни абсолютно»?

Но какова была аргументация Т.И. Заславской, начавшей эту кампанию! «Освобождение» от 15 % ненужных работников, «по расчетам специалистов», поднимает (предположительно!) производительность труда на 20 %. Нетрудно видеть, что при этом объем произведенной продукции возрастает на 2 %! И ради этого социолог предлагает превратить 15–16 млн человек в безработных! Академик, насытив свой текст бессмысленными числами, даже не удосужилась посчитать результат.

В ходе реформы Т.И. Заславская признала «снижение социальных запросов населения вследствие постепенного свыкания с бедностью и утраты надежд на восстановление прежнего уровня жизни». Казалось бы, невозможно было уйти от этических проблем такого изменения. Однако, выступая по поводу реформы, обществоведы не касались ее «человеческого измерения».

Изредка кто-то из них в 90-е гг. критиковал правительство, хотя и не ставя при этом принципиальных методологических вопросов. Так, академик Г.А. Арбатов в 1992 г. отмежевался от младореформаторов Е.Т. Гайдара: «Меня поражает безжалостность этой группы экономистов из правительства, даже жестокость, которой они бравируют, а иногда и кокетничают, выдавая ее за решительность, а может быть, пытаясь понравиться МВФ» [113].

Впрочем, профессор Е. Майминас объяснил, что эти упреки вызваны вовсе не состраданием к своему народу и не угрызениями совести, а исключительно прагматическими соображениями – как бы не раздразнить зверя. Он пишет: «Почему эти серьезные люди – отнюдь не экстремисты – бросают в лицо правительству тяжелейшие обвинения в жестокости, экспроприации трудящихся, некомпетентности или сознательном развале экономики..? Первая причина – в небезосновательных опасениях, что предстоящая либерализация практически всех цен, особенно на топливо и хлеб, даст новый импульс общему резкому их росту, дальнейшему падению жизненного уровня и вызовет мощный социальный взрыв, который может открыть путь тоталитаризму» [114].

Дескать, вот если бы стояли у нас оккупационные войска, которые защитили бы «демократов» от красно-коричневых, тогда можно было бы бесстрашно обрекать людей на голодную смерть.

Академик О.Т. Богомолов после десяти лет реформ поднял этот вопрос на уровне методологии: «Как это не печально констатировать, но реформы в России сопровождались опасным расстройством не только экономики, но и всей системы общественных отношений. Что при этом было первичным, а что вторичным? Думаю, что ответ на этот вопрос требует теоретического взгляда на проблему взаимодействия экономики и общественной среды… Как бы совершенны не были законы и государственные институты, устанавливающие рыночные правила и следящие за их соблюдением, нужны еще и нравственные устои и принципы, которых придерживаются участники рынка… Порождаемая рынком жажда наживы, жестокая конкурентная борьба способны привести к дикости, бесчеловечности, если не ввести рыночные отношения в строгие рамки права и моральных требований» [115, с. 22].

Отношение к большинству общества как низшим (“совкам”) неминуемо вело и к отходу от норм научной рациональности.

Особенно это тяжело наблюдать в научной среде. Надевая на себя тогу ученого, человек обязуется на время освободиться от давления иных интересов и целей, кроме поиска достоверной информации (истины). Эта норма была отброшена: человек, ведущий пропаганду безработицы, подчеркивал свою ученость. Вот мелкий, но красноречивый пример. Преподаватель философского факультета МГУ Д.А. Левчик (ныне политтехнолог, доктор исторических наук) дает в журнале «СОЦИС» рекомендации власти, как испоганить митинги левой оппозиции. Он это называет «контрмеры с целью ослабления эффекта митинга». Вот что предлагает историк:

«… – Доказать обществу, что место проведения митинга не “святое” или принизить его “священный” статус, например, перезахоронить тело Ленина, тем самым понизить статус Красной площади в глазах ленинцев;

– доказать, что дата проведения митинга – не мемориальная, например, развернуть в средствах массовой информации пропаганду теорий о том, что большевистская революция произошла либо раньше 7 ноября, либо позже;

– наконец, можно просто нарушить иерархию митинга или демонстрации, определив маршрут шествия таким образом, чтобы его возглавили не “главные соратники героя”, а “профаны”. Например,