процесса, создания партий, разделения полномочий структур власти и т. д. Эта убежденность образованных людей, даже политологов была странной, потому что уже в ХIХ в. стали возникать режимы не только авторитарные, но и очевидно тиранические (например, в Латинской Америке), которые легко обеспечивали формальное соблюдение требуемого перечня демократических процедур. Более того, фашистское государство в Германии возникло, по словам первого вице-канцлера Папена, «пройдя до конца по пути демократизации» Веймарской республики. То есть гражданское общество с помощью присущих ему демократических процедур породило фашистское государство. Философ Хоркхаймер сказал о фашизме: «тоталитарный режим есть не что иное, как его предшественник, буржуазно-демократический порядок, вдруг потерявший свои украшения». А вот что пишет об этом Маркузе: «Превращение либерального государства в авторитарное произошло в лоне одного и того же социального порядка. В отношении этого экономического базиса можно сказать, что именно сам либерализм “вынул” из себя это авторитарное государство как свое собственное воплощение на высшей ступени развития». Фашизм – это ветвь западной демократии на высшей ступени развития.

Сведение демократии к набору процедур правления стало проблемой политической философии уже в начале ХХ в. Сужение рамок демократии выхолащивает ее смысл как непрерывного строительства общественных отношений – оно вело к деполитизации общества. Ведь процедуры либеральной демократии в Веймарской республике позволили привести к власти фашизм потому, что общество утратило навыки рационального анализа политических программ и «каждодневного плебисцита» относительно их предвидимых последствий.

Дж. Дьюи (США) поставил эту проблему в трудах 1920—1930-х гг. и дал определение демократии не как системы процедур правления, а как образа жизни общества, то есть процесса непрерывного строительства. Более того, в его концепции демократия как образ жизни есть этическое понятие. Представление демократии как процесса и как образа жизни означает, что формы демократии тесно связаны с культурой, а значит, формы воплощения ее принципов столь же различны и многообразны, как культуры. Вера в то, что в какой-то культуре найдена совершенная модель, которую надо не только предложить, но и силой навязать иным культурам, – рецидив евроцентризма конца ХIХ в.

Таким образом, проектирование демократического процесса в любой стране требует не столько переноса патентованных моделей, сколько структурно-функционального анализа с учетом социальной и культурной реальности отечественного общества и государства. Особенно осторожно надо было относиться к вере в старые теории и к попыткам имитации политических и общественных институтов «либеральных демократий», которые в данный период переживают болезненные изменения с резким ослаблением их эффективности. На беду, в России верх взяла та часть обществоведов, которая впала в утопию имитации западных институтов.

С понятиями демократии и свободы тесно связано и понятие права. То, как трактовалось это понятие в гуманитарной и обществоведческой элите в начале реформ, было несовместимо с логикой и здравым смыслом. Философы реформ утверждали «самозаконность человеческого поведения»! Отрицалась сама возможность общества и государства ограничивать поведение индивида общими правовыми нормами. На круглом столе 1990 г. в «Вопросах философии» Э.Ю. Соловьев утверждал: «О наличии в обществе права можно говорить лишь в том случае, если член этого общества признан государством в качестве разумного существа, способного самостоятельно решать, что для него хорошо… Цели людей не подлежат властно-законодательному определению» [131].

Надо вдуматься в картину того «правового» общества, которое последовало бы этим императивам! Чикатило, пока его не поймали, был «признан государством в качестве разумного существа» и имел бы право «самостоятельно решать, что для него хорошо». Более того, он имел бы право превратить свои решения в цели, а затем реализовать эти цели в виде деятельности – ведь его цели «не подлежат властно-законодательному определению», а поведение обладает самозаконностью. Это – разумное суждение философа?

Случаем крайнего гипостазирования был призыв перейти к «нормальной» экономике. Никто даже не спросил: а каковы критерии «нормального»? Туманно объясняли: это, мол, рынок, конкуренция… Представление о западном капитализме как некой установленной Провидением норме, как правильной (нормальной) хозяйственной системе – следствие невежества нашей интеллигенции, воспринявшей этот стереотип из обществоведческих теорий, проникнутых евроцентризмом.

Это – национальная проблема нынешней России. Любая, самая разумная инициатива власти теряет смысл просто потому, что она выражена понятиями, определяющими не систему отношений, ресурсов, структур, а некоторую магическую сущность, которая должна решить поставленную проблему сама собой.

В общем, можно считать, что все рассуждения о свободе наших обществоведов, авторов доктрины реформ, были построены на большом методологическом подлоге или ошибке – саму категорию свободы они представили широкой публике ложно.

Обществоведы и гуманитарии – «хозяева дискурса». Как только появились СМИ (пресса, радио, телевидение), именно эта общность стала формировать язык – его словарь и структуру. Язык как система понятий, слов (имен), в которых человек воспринимает мир и общество, есть самое главное средство подчинения. «Мы – рабы слов», – сказал Маркс, а потом это буквально повторил Ницше. Во второй половине ХХ в. произошел следующий перелом. Французский философ Иван Иллич, изучающий роль языка в обществе, ссылается на исследование лингвистов, проведенное в Торонто перед Второй мировой войной. Тогда из всех слов, которые человек услышал в первые 20 лет своей жизни, каждое десятое слово он услышал от какого-то «центрального» источника – в церкви, школе, в армии. А девять слов из десяти услышал от кого-то, кого мог потрогать и понюхать. Сегодня пропорция обратилась – 9 слов из 10 человек узнает из «центрального» источника, и обычно они сказаны через микрофон.

«Хозяева дискурса» теперь заставляют население гипостазировать, преувеличивая значение каких-то общественных явлений и процессов – просто заполняя сознание и память людей потоком слов, обозначающих эти явления и процессы. Одновременно важные для общества стороны реальности «выводятся в тень», обозначающие их слова и понятия исключаются из текстов, учебников, передач и т. д.

Информационная концепция «картины мира» объясняет это так: «Человек воспринимает мир не как хаотический поток образов, символов и понятий. Вся информация из внешнего мира проходит через картину мира, представляющую собой систему понятий и символов, достаточно жестко зафиксированную в нашем сознании. Эта схема-картина пропускает только ту информацию, которая предусмотрена ею. Ту информацию, о которой у нас нет представления, для которой нет соответствующего термина (названия), мы просто не замечаем. Весь остальной поток информации структурируется картиной мира: отбрасывается незначительное с ее точки зрения, фиксируется внимание на важном» (см. [1]).

Перестройка была мощной операцией «промывания» русского языка, прежде всего в философии, социологии и экономике. Многие слова исчезли, другие были заменены иностранными словами, которые не имели коннотации в русском языке и теряли смысл. Так, например, вместо наемного убийцы появился киллер – профессия вроде брокера, дилера, риэлтера и пр.

С помощью языка было резко ослаблено самосознание социокультурных общностей, которые реформаторам надо было парализовать. О.А.