Пупсик! Мой милый любимый Пупсик!

Сорок минут я сидела на скрипучей железной кровати – Господи, опять то же самое – как на иголках. В палате были другие мамы, другие дети, но я их не видела. Прикрыв глаза, представляла, что все хорошо, операция проходит и завершается успешно. Мысленно видела зал, яркие лампы, хирурга, медсестер. Они были спокойны и сосредоточенны. Вечерняя операция, немного устали, но все штатно.

Грохот каталки услышала, едва она выкатилась из операционной, и вышла встречать. «Как прошло?» – спросила одними губами. «Все хорошо! По плану», – ответили мне. Даша, бледная, с заклеенным левым глазиком, спала. Бережно переложила ее на кровать в палате, укрыла одеялом и села рядом. Я вспоминала нашу самую первую встречу, переворачивала прошлое словно фотографии в альбоме и умирала от нежности. Почти шесть лет неземной любви!

Несколько часов спустя Даша открыла глазик, сразу нашла взглядом меня, посмотрела серьезно и положила маленькую ладошку мне на руку.

– Мамочка, не бойся! Я здесь. С тобой.

И снова уснула.

А я, наконец, беззвучно и бесшумно расплакалась. Впервые за этот ужасный день. Несмотря на собственную боль, Даша чувствовала, как сильно я за нее переживаю, и сама, еще не отойдя толком от наркоза, утешала меня. Солнышко. Сокровище. Лучший в мире малыш. Моя любовь.

Любовь и забота всегда рождают любовь и заботу. Надежная привязанность ведет к бережным отношениям. Даже когда больно и страшно, ребенок думает о близких людях. Он умеет сочувствовать, у него есть эмпатия.

Побег

А следующие дни в больнице обернулись для нас с Дашей адом. На работу заступила новая смена – ничем не похожая на доброжелательных сотрудников предыдущей бригады – и начался геноцид. Все, что было со мной в роддоме, снова навалилось кошмаром, не давало дышать. Больница служила жестоким триггером. Я снова ощущала себя не человеком, а куском мяса, от которого ничего не зависит, и самое ужасное – в то же самое превращали у меня на глазах моего ребенка! Хамство и беспросветная тупость сыпались со всех сторон.

– Так, мама, вышли из кабинета! Ребенок из-за вас тут орет!

– Нет у нас времени на капризы!

– Какая еще привязанность?! Не мешайте работать!

– Ноги подняли, я полы мою!

– Родителям в столовую нельзя! Только дети.

– Есть в палатах запрещено! Быстро убрали продукты!

– Никто вас не выпишет, лежать минимум десять дней!

Десять дней?! В ответ на мое «зачем?» одарили взглядом «идиотка какая» и закатыванием глаз.

Я чувствовала себя так, словно мы с Дашей попали в ловушку. В тюрьму строгого режима. За одну ночь стали бесправными элементами жестокой системы. «Если так в больнице, когда рядом родители, – думала я сквозь туман страха и гнева, – что же творят с сиротами, за которых некому заступиться?! Как относятся к ним?»

– Выпишите нас, – просила я лечащего врача, – в назначениях остались капли и мазь. Мы дома сами все будем делать.

– Пишите отказ от лечения, – бросала она, – и идите, куда хотите! Только после этого вас никто здесь больше не примет.

– Но нам только для контроля нужно будет на аппарате глазик посмотреть, – объясняла я, – в Алуште нужного оборудования нет.

– Нет, – обрубала она, – отказ от лечения значит отказ! Или лежите, или на все четыре стороны.

Я боялась сделать ошибку. Принять неверное решение и лишить ребенка медицинской помощи. А с другой стороны, видела, что Даше с каждым часом в этой больнице становилось хуже. Причем, с глазиком уже был порядок – огромное спасибо хирургам и первой смене врачей, которые сделали операцию и назначения – а вот общее состояние ухудшалось. Дочка слабела, не хотела играть и не могла есть. Никто бы не захотел: еда была отвратительной. А кроме того, с момента госпитализации – все трое суток – у Даши не получалось сходить в туалет: условий для того, чтобы справить естественную нужду, в стационаре не было. Один унитаз без сиденья на 8 палат отделения (в каждой палате три кровати и в каждой по маме с ребенком) – почти на полсотни человек.

– Ничем не можем помочь, – лечащий врач разводила руками, – у нас тут офтальмология. Запоры не лечим.

К вечеру пятницы у Даши началась рвота. Больничный суп, который она умудрилась съесть за обедом, теперь выходил фонтаном в три приема. Медсестра, перепугавшись, обещала вызвать врача, вот только никто не пришел. Я с ужасом вспоминала, как мы лежали в больнице с Нэллой восемнадцать лет назад, и как она точно так же теряла силы у меня на глазах. Ничего за эти годы не изменилось! Симферополь сейчас и Казань тогда были словно одним и тем же местом. Те же ненормальные условия, хамство младшего персонала и грубость врачей.

Оставив Дашу на соседку по палате, я ушла искать в незнакомом городе аптеку. Но и микроклизма результата не принесла: целых два часа каждые пять минут бегали с Дашей на унитаз, и безрезультатно. Спать не могли. Дышать было нечем. В палате +30, кондиционеров нет и в помине, вентиляционные решетки наглухо залеплены полиэтиленом и скотчем, видимо, от тараканов. Маленькие соседи плачут, кто от боли, кто от тоски по дому. Мамы пытаются их утешить, но ничего не выходит.

Три ночи в этом каземате – если не считать Дашиного сна под наркозом – мы не сомкнули глаз.

Я снова окунулась в далекое прошлое, которое хотела забыть. Стены роддома, стены больницы, в которой мы лежали с Нэллой, и стены клиники, где оказались с Дашей теперь, были похожи словно капли воды. Время остановилось.

Операция состоялась семнадцатого июля, а двадцатого я поняла, что нужно спасаться и бежать оттуда любой ценой. Иначе мы здесь обе не выживем.

Я написала расписку – благо в тот день дежурила прекрасный врач, которая все понимала, – и мы с Дашей вышли за ворота больницы.

Изможденные после бессонных ночей, нескончаемой жары, отсутствия нормального питания, мы ощущали себя так, словно избежали смертельной опасности. По дороге домой, в машине, Даша наконец уснула. А я думала лишь об одном: безопасно добраться до дома, вернуться к своим – в нормальный мир человеческих отношений, где есть сопереживание, сочувствие и любовь.

Как любое слишком сильное ожидание, это, разумеется, обернулось очередной психологической травмой. Но об этом чуть позже.

А пока короткий итог.

Жизнь на свободе с выживанием в неволе никогда не сравнить! Я твердо знаю, почему так болезненно откликается во мне судьба каждого ребенка, живущего в детском доме. В любой системе люди – объекты, а не субъекты. И сколько ни делай ремонтов, ни наводи марафета в детских домах, этого факта не изменить.

Некоторые медицинские учреждения, к сожалению, тоже недалеко ушли.

Республиканская детская клиническая больница Симферополя – это единственная клиника на население в 2,5 миллиона человек, где могут экстренно прооперировать ребенка и оказать неотложную помощь. И при этом такое неуважение к специалистам – условия в отделении неадекватные, требование выдерживать койко-дни, брать новые анализы, даже если есть свежие результаты. Неуважение к пациентам. Палаты на 6 человек по 12 квадратных метров. Одна кровать на двоих – на маму и ребенка. Железная сетка прогибается до пола, как гамак, ребенок в центре этого «гнезда» не может даже пошевелиться, а маме и вовсе некуда деться. Пищеблок, в котором кормят только детей, а еда на запах и вкус больше всего напоминает помои. Мамам есть негде и нечего – в палате нельзя, в пищеблоке тоже. Гонят и оттуда, и оттуда. Вентиляции нет. Зато есть стада тараканов. Они привольно гуляют по коридорам, по пищеблоку – он отделен от коридора железной решеткой как в тюрьме – и по палатам. Духота. Жара. И во всем этом люди, маленькие пациенты, которые вынуждены терпеть ради медицинской помощи, потому что никакой альтернативы нет.