два комплекта исподнего, рукавицы кожаные и шерстяные, шапки: летняя и зимняя! Все казенное, добротное, солдатского сукна, служить должно долго. А дурачьё это — моты — все спускают за раз — за водку или за пару карточных партий. И стоят потом, сердешные, утром на поверке либо голышом, либо в одной повязке, срам прикрывающей!

Фомич сплюнул с отвращением.

— Бывает, целая камера за ночь разденется! Начальство от такого в ярость приходит — им же потом за свой счет или из казны новую одежду для этих дурней выписывать! За порчу казенного имущества тут порют нещадно — розог по сто всыпать могут, да в карцер на хлеб и воду на пару недель засадить. Начальник тюрьмы все простить может, кроме этого, разбазаривания казенного платья. А Бугор, видать, скупал за бесценок у мотов почти новые тулупы да сапоги, а потом толкал втридорога тем, кто поумнее или побогаче. Вот на нашем гешефте и погорел, сволочь хренова!

— А чего ж нам не дали? — удивился Софрон.

— Может, и дали бы позже, а может, и нет, — пожал плечами Фомич. — Начальству виднее!

Он с довольным видом пощупал один из тулупов.

— Ну что, Подкидыш, принимай наследство! Теперь мы тут самые богатые жабы на болоте будем! И в тепле!

Я посмотрел на кучу экспроприированного добра, на побитых конкурентов, на своих товарищей, на дрожащего, но страшно довольного Изю. Да уж, весело тут у них. Бизнес по-каторжному: кто сильнее — тот и прав. И, кажется, мы только что сделали серьезную заявку на лидерство.

Ага-ага, только бы теперь камнем по голове ночью не получить.

— Ну что, солнышко, поговорим? — присел я возле поверженного бугая.

— Да о чем с ним таки теперь говорить? — хмыкнул Изя.

А я размышлял, что делать. Забрать все или только половину? Попытаться наладить, так сказать, контакт и уйти от будущих неприятностей или давить их по полной? Силу здесь уважают, а вот тупость и трусость нет, ну, наглых сильно тоже не любят. Вот только и крысу не стоит в угол загонять.

— Значит так, за глупость твою, мы это все, — указал я на гору хлама, — забираем себе. В бараке была тишина, и кажется, мои слова ловили все, даже мыши под половыми досками. — Наверняка у тебя есть еще ухоронки и должники.

От последних моих слов Бугор заметно вздрогнул.

— Есть! Надо бы все это найти и таки забрать! — Изя тут же влез в разговор со своим ценным мнением.

— Никшни, — пихнул его в бок Фомич.

— Так вот, мы люди с пониманием. Нам здесь еще долго куковать, как и тебе. Потому решаем, ты можешь дальше продолжать, мы мешать не будем, но и ты в наши дела не лезешь! Уговор? — И я протянул ему руку.

Бугор смотрел на меня исподлобья и пару десяток секунд размышлял.

— Уговор. — И он пожал мою руку.

— Вот и славно, — улыбнулся я, подымаясь. — Изя, забирай хабар!

И наш еврей уже без тени грусти с энтузиазмом принялся перетаскивать экспроприированное добро к нам под нары.

— Нельзя все так оставлять, сопрут ночью, — задумчиво протянул Софрон, оглядывая наше богатство.

— Надо перепрятать понадежнее, — прошамкал Фомич, наблюдая, как Изя запихивает под нары очередной узел.

— Тулупы и сапоги себе оставим, сменим рванье, — решил я. — А вот остальное… Водку, карты, табак… куда девать, чтобы не нашли при осмотре и, главное, чтобы свои же не растащили?

— Я за бараками камень видел большой, — предложил Тит. — Ежели под ним ямку выкопать… может, и ухоронка выйдет?

— Рисково, — покачал головой Фомич. — Найдут. Тут все все знают.

Тут в голове моей сама собою начала складываться идея.

— А барчука нашего где поселили? Левицкого? — спросил я.

— Так вестимо где — при конторе! — хмыкнул Фомич. — Фатеру дали, все чинно-благородно. Известное дело, ихнеблагородие не нам чета!

— Вот! Попробую с ним сговориться. У него товар и спрячем. Туда соваться дураков нет. А мелочевку — карты, кости — тут оставим. — Я глянул на Изю, который тут же энергично закивал.

— Я поглядел, как у Бугра майдан устроен под нарами — так же сделаем! Никто и не найдет! Шоб я так жил!

— Да и не полезут к нам сегодня, — усмехнулся Фомич. — Мы им ужо воспитательную работу провели.

Решено — надо идти к Левицкому. Снова пришлось подмазать охранника у дверей барака — копейка за выход, копейка за вход. Бизнес, ничего личного. Проводили меня до небольшой пристройки рядом с конторой, где обитал наш аристократ. Постучал.

— Войдите!

Я шагнул внутрь. Каморка Левицкого после нашего барака казалась почти дворцом: топчан с подобием матраса, небольшой стол, стул и даже окно, хоть и с решеткой. Сам корнет сидел за столом при свете свечи и что-то писал. Увидев меня, он удивленно поднял бровь. Одет он был все в тот же свой тулуп — казенный, конечно, но явно получше той рвани, что выдали нам изначально. Однако до трофейных, отнятых у Бугра, ему было далеко.

— Серж? Что-то случилось? — спросил он, откладывая перо.

— Случилось, Владимир Сергеевич, — кивнул я, оглядываясь на дверь, за которой маячил охранник. — Маленькое происшествие в бараке. Впрочем, с положительным для нас исходом.

И я вкратце, без лишних кровавых подробностей, описал нашу «дружескую дискуссию» с артелью Бугра и ее финансовые результаты, особо отметив дюжину отличных тулупов.

— Понимаете, — продолжал я, — хранить такое добро в нашем бараке — все равно что мед перед пчелами оставить. Сопрут в первую же ночь — или свои же, или при обыске. Нам бы место понадежнее… Я подумал, может, у вас найдется уголок? За беспокойство мы, само собой…

Левицкий слушал внимательно, слегка нахмурившись. Видно было, что перспектива превращать свою каморку в склад контрабанды его не слишком радовала.

— Понимаю, — произнес он наконец. — Ситуация… гм… деликатная. И опасная. Но вы правы, в бараке это хранить нельзя.

Тут мой взгляд снова упал на его тулуп. Неплохой, но потертый. А наши трофеи — почти новые, овчина густая, теплые…

— Владимир Сергеевич, — сказал я как можно непринужденнее. — Мы тут, так сказать, разжились… гардеробом. А у вас тулупчик, смотрю, уже… бывалый. Негоже дворянину, пусть и на каторге,