Фомич надолго замолчал, уставившись в огонь. Его морщинистое лицо стало непроницаемым, а в глазах мелькнули какие-то тени — воспоминания, которые он явно не спешил вытаскивать на свет божий.

— По-разному люди пробавляются, — наконец глухо произнес он, задумчиво помешивая ложкой наш «деликатес». — Ох, по-разному, сударик да соколик… Иной раз идет беглый по тайге куда глаза глядят, жрать хочет — аж в животе урчит. А как завидит дымок меж деревьев — так и ломится туда со всех ног. На заимку набредет — там старатель одинокий или кержак какой… ну и нападет, как зверь. А там уж — бог весть, чья возьмет! Кому повезет — тот и сыт будет… и одет.

Он снова замолчал, а потом добавил еще тише, с какой-то жуткой усмешкой:

— А иной раз — идут парой. Один — молодой да глупый, думает, вдвоем веселее. А второй — матерый волчара, ушлый. Идут день, идут два… А потом ночью, когда молодой-то спит крепко, матерый ему горло перережет… да с того всю дорогу и кормится потом… Человечинка-то, говорят, дюже вкусная…

Он снова умолк. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Каннибализм как способ выживания? Как-то не вдохновляет!

— Так-то, сударик да соколик, — подытожил Фомич, так и не взглянув на меня. — Тут друг на друга волком глядят, тока и думают, как бы ближнего своего на… обмануть да чего урвать. Выживает сильнейший. Или хитрейший. Или подлейший.

Повисло тяжелое молчание.

Глядя искоса на смоляную, с проседью бороду старого варнака, на его спокойное, почти безмятежное лицо, я невольно подумал: интересно, а какой способ продовольствования выбрал тогда хитрожопый Викентий Фомич, когда десять лет назад рвал когти с нерчинского завода?

Глава 17

Глава 17

Через несколько дней нас поставили работать на «выморозку». Увлекательнейшее занятие! Большая часть золотоносного грунта, как оказалось, покоилась на дне какого-то безымянного ручья, видимо, решив, что там ему самое место. Летом, как мне поведали старожилы, счастливые арестанты работали здесь по пояс в ледяной воде, наслаждаясь освежающей прохладой и живописными видами окружающей природы. Зимой же, чтобы добраться до заветного золотишка, приходилось заниматься фигурным катанием наоборот — «вымораживать» воду.

Технология этого действа проста, как мычание: сначала кайлом и ломом вырубали лед почти до самой воды, стараясь не пробить его насквозь: иначе — здравствуй, незапланированное окунание в купель. Холода стояли лютые, лед нарастал толстый, так что за раз удавалось углубиться где-то на двадцать сантиметров, а то и на полметра. Потом эту дыру, заткнув щели тряпками и корой, оставляли на одну-две ночи. За это время вода под тонким слоем льда замерзала, и утром процедуру повторяли. И так раз пять-шесть — пока наконец не доскребались до галечного дна ручья. Вот тут-то и начиналось настоящее веселье — добыча грунта. Она же «выработка». Она же «выемка».

Почва на дне оказалась каменистой, плотной, а за ночь она еще и смерзалась — кайло отскакивало, руки отваливались. Ежедневный урок — кубическая сажень «песков» на артель — становился все более труднодостижимым, как коммунизм. А за неисполнение здесь полагался один аргумент — плети. Или розги. Разнообразие наказаний радовало.

Каждый вечер в бараке только и разговоров было, что о «педагогических мерах»:

— Вчерась Фрол-то Парамоныч троих засек на раскомандировке. С Верхней тюрьмы ребята. Чего-то они заартачились, а он… давай гвоздить без передыха. Бог прибрал, недолго мучились.

— Хоронили-то где? На кладбище? — из чистого любопытства поинтересовался я.

— Ишь, чего пехтерь захотел! Кладбище! — хмыкнул кто-то из старожилов. — Не приведи господь! Там для нашего брата местов не назначено! У нас тут в мертвецкую кинули, до весны полежат. А там уж, как водится, свезут в какой-нибудь разрез, песочком присыплют — и делу конец!

— Харчевание слабое, оттого и мрут как мухи, — философски замечал другой.

— Ослаб народ, оголодал, изнемог. Ему сто плетей дашь — он и лапки кверху, скапустился. Нежные стали арестанты…

А Фомич, как ветеран каторжного движения, только посмеивался в бороду, просвещая насчет «старых добрых времен».

— Это как хуже? Можно ли еще хуже жить? — не верили арестанты.

— А то! — посмеивался Фомич. — Раньше, бывало, секли розгами безо всякого счета. Начальство-то счет знало, да нам не объявляло. Поведут, значится, арестантика на экзекуцию, барабаны — бум-бум! Надзиратели глядят — бьют ли с душой, от всего сердца? Да-а! Упадет бедолага, свалится бездыханный — думаешь, все, отмучился. Похоронная команда уже телегу катит, рогожкой накрывает… Тут врача кличут. Тот бежит, сердешный, службу справляет. Зырк буркалами своими — и команду отгоняет: «В лазарет его!» А у каторжного на спине живого места нет, одни клочья да синие полосы с кровью. И шо вы думаете? Выживет ведь, зараза! В беспамятстве поваляется, кровью похаркает — и снова готов! К новому суду, к новым розгам! Вот богатыри были! Теперь таких нетути! Жидкий народец пошел…

Каторжники сочувственно вздыхали, оглядывая друг друга и прикидывая, сколько ударов выдержит их собственная шкура…

Короче, огрести тут плетей или розог — дело обыденное, как умыться. А поскольку отвечал за артель я, то и перспектива познакомиться с этим видом «массажа» была у меня самая реальная. Стало как-то неуютно. И я начал усиленно кумекать, как бы так извернуться, чтобы и урок выполнять, и шкуру свою драгоценную сберечь.

И вот что я заметил. Дно ручья, хоть и каменистое, не было таким промерзшим, как склоны. Вода не давала мерзлоте схватить его намертво. Правда, копать мокрый грунт было нельзя — вода тут же заливала выработку. Но если…

Подумал я, подумал, потолковал с Захаром и нашел-таки выход. Придумал целую технологию! Сначала строим ледяную запруду и отводим воду в сторону или перегораживаем ручей. Потом дно ручья в месте выработки на ночь укрываем толстый слой лапника и закидываем снегом — создаем термоизоляцию. И — вуаля! — утром мы копаем относительно рыхлый, не успевший промерзнуть за ночь грунт.

Вода, конечно, все равно просачивается, но если работать быстро и снимать грунт понемногу, не глубже тридцати сантиметров за раз, то вполне терпимо. Главное, не надо долбить кайлом камни, можно работать лопатами! Кубометр на человека в день лопатой — это уже не так страшно, как кайлом. Мы приноровились, и жизнь стала немного легче. Совсем капельку. Урок мы теперь выполняли стабильно, моя спина временно избежала экзекуции.

Да и в целом наша артель на