случае это правда, в которую ты, впрочем, никогда не поверишь.

— Нелли…

— Нет, это даже забавно. Ты просишь, чтобы я не оценивала твои поступки через призму моего отца, а сам перекладываешь на меня все свои стереотипы о женщинах.

Черт её дери! Она права. Я действительно перекладываю. Но…

— Нелли…

— Уходи, пожалуйста. Уже поздно, а я хочу спать.

— Мне некуда идти. Мою квартиру затопило. Я как раз хотел напроситься к тебе переночевать.

Нелли смотрит на меня печально. А потом качает головой, накрывает лицо подушкой и тихо в неё смеется.

— Я сказал что-то смешное?

— Нет. Я смеюсь над собой… Ведь если бы не это, ты бы вообще никогда не пришёл. А я…

— А ты?

— Даже прогнать тебя не могу. Тряпка.

— Это не так.

— Может быть.

— Так я могу остаться?

Она ведет округлым плечиком.

— Оставайся. Может, утро и впрямь мудренее вечера. Глядишь, и я поумнею. — Нелли отползает чуть дальше и переворачивается на бок, но тут же снова вскакивает: — Постой, а Мишка?!

— Она в больнице. Воспаление лёгких, — кошусь на Нелли. Она выглядит ужасно. И то, что я этому причина, заставляет меня произнести то, что я вообще не планировал говорить: — Я собственно, поэтому и не появлялся.

Взгляд Нелли недоверчиво мечется по моему лицу, а между тем губы складываются в мягкую, только мне одному предназначенную улыбку:

— Правда?

Чёрт его дери, нет! Всё это время я с собою боролся! Но, кажется, проиграл. Поэтому вру:

— Конечно.

Этим словом я обманом выманиваю её сладкий поцелуй. Кажется, про такое говорят «ложь во благо».

Глава 21

Нелли

Я как будто встречаюсь с женатым. По крайней мере, так, мне кажется, ощущают себя те, кто вынужден делить своего мужчину с другой. Только в нашем с Андреем случае другая — это не какая-то конкретная женщина из плоти и крови, а вся его жизнь без меня, в которой мне как будто совсем нет места. Не могу объяснить, почему мне так кажется. В последнее время всё у нас как будто наладилось. Мы стали более-менее регулярно встречаться, у нас даже появилась история переписки в мессенджере… Но мне всё равно катастрофически его мало. С каждой нашей встречей, с каждым тихим разговором ни о чём — о детстве, о том, как прошёл день, о погоде, о перелётных птицах (я допустим, понятия не имела, что последними в тёплые края улетают лебеди), моя любовь к нему становится всё более реальной, обретая вес и плоть… Например, я теперь знаю, на кой ему далась наша коммуналка. Казак как-то обмолвился, что провёл детство в такой, дедовой. Где всё принадлежало им. Я спросила, что же с ней случилось в итоге? Андрей резко бросил: «Продали». После выбрался из постели, где мы валялись, встал у окна и закурил, вынув сигарету из пачки «Парламента», который я нашла в кухонном шкафчике да всё забывала выбросить. И тогда я какого-то чёрта сказала:

— Если хочешь, я съеду.

Не потому, что хотела этого на самом деле. Скорее, напротив, надеясь, что Казак примется меня отговаривать. Бросит что-то вроде: «Нет-нет, зачем же. Оставайся! Сейчас мы как заживём!»… Но он ничего подобного не сказал. Затянулся лишь сильнее и, пожав плечами, снова отвернулся к окну:

— Ты сгоряча не руби. Подумай. А если всё же решишь, скажу Грише найти тебе парочку вариантов получше, чтобы не менять шило на мыло.

— Боюсь, ничего лучше я себе не могу позволить.

— Тебе и не надо. Это мои заботы.

Может быть, я идиотка. Может, любая другая на моём месте обрадовалась бы. Ну, ведь счастье же — щедрый любовник. А я почувствовала себя так, будто меня в очередной раз в дерьмо макнули. И вместо благодарности во мне вспыхнули злость и такое бессилие, от которых руки сжались в кулаки. Будь Андрей в тот момент ко мне ближе — не знаю, удержалась бы я от того, чтобы его хорошенько пнуть.

— А продали почему? Ну… ваши хоромы?

— Отец в долги влез.

— Сын того самого деда-академика?

— Нет, зять. — Казак с шипением затушил бычок в банке из-под консервов и, вернувшись в постель, зашёл на второй круг. В тот день наш секс был яростным и болезненным. Он будто вместе со спермой хотел извергнуть из себя живущую внутри злость. Я не кончила, зато поняла, что не я одна поломана своим детством. Мы с Андреем оба немного того… Каждый со своей болью и страхами. И если покупка этой коммуналки загладит какие-то шрамы в его душе, может, и впрямь, чёрт с ней? Продать и забыть. Купить квартиру в новом доме, с большими панорамными окнами и модной парящей лестницей без перил, ведущей на второй этаж. Не цепляться за эти жалкие метры, за чёртов антиквариат… Какая разница, что это вещи с историей, если она не имеет никакого отношения к моей жизни? Да даже если я соберу весь антиквариат на планете, это не сотрёт из памяти летящие над головой чашки и стулья, не заглушит крики матери: «Не надо, Сергей, пожалуйста…». И шепоток соседок, что у баб доля такая — терпеть, и что надо сглаживать, не обострять, потому что у нас все живут как-то так. Ничего нового.

И что самое страшное, я ведь тоже терплю. Не побои, нет. После той истории с зеркалом ничего подобного и близко не происходило. Но я терплю редкие встречи, его уходы, молчание, дистанцию… Боюсь разговора, который бы прояснил, что мне хочется гораздо большего. Я улыбаюсь, будто всем довольна, я не хочу его напрягать… Я следую идиотской инструкции о том, как не дай бог не стать надоедливой душнилой и не потерять мужика, раз уж он (счастье-то какое!) вдруг появился…

— Нелли? Хорошо, что ты здесь. Поедешь со мной на встречу.

Я моргаю, выныривая из своих мыслей. Гляжу на Вишневскую.

— Прямо сейчас, что ли?

— Нет, послезавтра. Собирайся!

Хватаю сумочку, выхожу вслед за главредом.

— А по какому поводу встреча?

— Я планирую провести небольшой благотворительный аукцион в рамках нашего ноябрьского ужина. — Киваю. Иногда мы действительно делаем что-то подобное. — Соберём деньги в фонд Казака.

Напрягаюсь. Я-то и забыла, что Лина наматывала вокруг Андрея круги. Сухо киваю.

— А ужин с кем?

— Так с Казаком, господи!