Приятная истома охватила ее. Она с удивлением обнаружила, чтоморе на месте утонувшего корабля-выставки сплошь покрыто такими жеспасательными плотиками, как и у них с Мигелем. Шлюпки с ржавого сухогрузаподбирали пострадавших.

Девушка почему-то была совершенно спокойна и за себя, и завсех людей.

Ее и Мигеля подхватил скоростной спасательный катер.Доставил на берег, где их встретили, как попавших в беду особ королевскойкрови. Люди Эррероса переодели девушку в дорогое красивое платье. Доставили еедомой.

На прощанье Мигель Эррерос вручил визитку, взяв с девушкиобещание обязательно позвонить.

Дома девушка сняла с руки нефритовый браслет. Положилавещицу рядом с другими подарками, сделанными древними мастерами. Задумалась.

Мне повезло, Карина была дома, но сразу предупредила, чтоспешит на репетицию. Ее немного удивило мое посещение, впрочем, об удивленииэтом она позабыла после первого же вопроса.

— Карина, — спросила я, — Лора была в Мексике?

— Да, кажется, раз или два.

— А ты была в Мексике?

— Я там была много раз, — с гордостью ответила Карина ипояснила:

— С ансамблем гастролировала. Кстати, совсем недавно оттудаприехала.

А почему тебя это интересует?

«Ох и глупа же она, — подумала я, чувствуя, как заползают вменя сомнения. — Не промахнулась ли я с Нюркой? Слишком быстро я ее раскусила,как-то настораживающе быстро».

На вопрос Карины я решила не отвечать, а вместо этого началаизматывать ее умными разговорами, в надежде на то, что она вдруг захочетблеснуть эрудицией, да тут-то и попадется, брякнет про «бочку Данаид».

Но как я ни старалась, Карина умствовать не спешила, всебольше молчала и слушала, открыв рот. О чем только я не говорила, какие темы неподнимала. Для начала прошлась по древнегреческой мифологии, поскольку всемизвестно, что Данаиды, это пятьдесят дочерей аргосского царя Даная, убившиесвоих мужей и осужденные за это богами, вечно обречены наполнять водойбездонную бочку в поземном царстве Аида. Не тем ли занимаемся и все мы здесь,на земле?

Покончив с древнегреческой мифологией, я вкратце обрисоваласложную политическую обстановку в странах зажравшейся Европы. С блескомраспутала гордиев узел балканской проблемы и, удовлетворенная, перешла кнемецкой философии. Здесь я упомянула Гегеля и Канта. Пространно прошлась поНицше и со смаком задержалась на Шопенгауэре. Карина начала сползать с кресла.

— Со-онька-а, — изумленно пропела она, — какая ты умная-я-я…

— Да, я такая, — вынуждена была признать я, досадуя на то,что результатов при этом — ноль.

А Карина, забыв уже о своей репетиции, начала восхищатьсямной и немецкими философами, о существовании которых и не подозревала до сейпоры. Мне стало очевидно, что ни о какой «бочке Данаид» здесь и речи быть неможет. Карина о ней и слыхом не слыхивала. Однако я так разожгла еелюбопытство, что мгновенно свернуть разговор казалось нереальным.

— Ах, Соня, еще, еще, расскажи еще! — просила Карина. — Мнетак понравилось! Так понравилось! Они чудо! Чудо! Мне близки их мысли! — ввосхищении закатывая глаза, сообщила Карина.

«Еще бы», — подумала я, перебирая в памяти количество ееамуров и пытаясь разгадать, не было ли среди ее поклонников Германа.

Однако умные разговоры измотали меня, а не Карину. К тому жепора было отправляться к Лоре.

Я решила перейти ко второй части программы. Выбравподходящий момент, спросила:

— Дорогая, ты слышала что-нибудь об анонимке, которуюполучила Алиса?

— Как? Еще одну? — воскликнула Карина и испуганно прикусилаязык.

Я была потрясена. Выходит, все гораздо сложней, чем ядумала. Признаться, уже не знала, кого подозревать. Пожалуй, Фаина единственнаявне подозрений. О Лоре речи нет — бог знает чего наговорит мне она.

— Вот и попалась, — закричала я, — так это ты написалаанонимку!

Карина покраснела и залепетала:

— Нет, не я, не я.

— А кто же?

— Клянусь, даже не представляю.

— Откуда же ты знаешь про анонимку? Теперь Каринапобледнела, ее карие очи забегали воровато, как у человека с нечистой совестью.Раз двадцать я повторила свой вопрос, но Карина не отвечала. Лишь головоймотала и вздыхала. Наконец мне надоело терроризировать ее.

— Хорошо, — сказала я, — раз ты знаешь об анонимке — значит,знаешь и то, что Герман изменял Алисе. Теперь же он просто решил ее бросить.

— Нет! — крикнула Карина. Она схватилась за сердце,покрылась красными пятнами и… зарыдала.

— Ха-ха! — воскликнула я. — Так это ты перешла дорогуАлиске! Значит, Герман влюбился в тебя!

Карина не отвечала, но рыдала все громче.

— Не может быть, не может быть" — причитала она. — Неверю, не верю.

Я смотрела на убитую горем Карину, видела, что дело идет кистерике, и ничего не могла понять.

— Почему ты плачешь? — гаркнула я.

— Потому что не могу слышать о том, как рушится моя иллюзия.Я верила, что идеальные отношения есть! Есть! А их нет!

И она забилась в истерике. Я нервно глянула на часы иподумала: «Надо бы ее успокоить, но времени в обрез. Если задержусь, не застануЛору. Но, с другой стороны, нельзя оставлять в таком состоянии Карину. Бедняжкапросто сходит с ума».

Я позвонила Алисе и рассказала о своих затруднениях.

— Соня, не будь наивной, — сказала она, — Карина артистка.Вошла в роль. Ничего страшного, как вошла, так и выйдет.

Мне стало стыдно, что не додумалась до этого сама.

— Вот что, цыганка Аза, — сказала я, — ты тут поплачь, надсвоим поведением подумай, а мне пора. Если увела Германа у Алиски, так ипризнайся. Нечего комедию ломать.

— Соня! Клянусь! Не уводила! — закричала Карина, но я неслушала ее.

Я уже не верила ни одному ее слову и мысленно настраиваласьна беседу с Лорой.

* * *

Умница Лора сразу заглотнула наживку и с таким энтузиазмомпредалась интеллектуальной беседе, что я уже не знала, как ее остановить. Дажепредположить не могла, что бедняжка так по духовной пище изголодалась. Такистосковалась по общению с культурным человеком.

В результате я застряла у Лоры до вечера. Она же и о карьерезабыла, и о работе. Древнегреческая мифология была для нее просто тьфу — здесьмы за два часа управились. С немецкой философией Лора оказалась на «ты». Онабыстро изложила свою оригинальную точку зрения на «примитивные» взгляды Канта,Ницше, Шопенгауэра и Гегеля и, не дав мне вставить и слова, переключилась насредневековую этику, а затем плавно перешла к теории морали.