— Алька! Помогай!

Алиса пришла на помощь, но две картины успели упасть, рамкиразбились. Чувствуя вину, я бросилась их поднимать, перевернула и ахнула:

— Рука мастера!

Необычный, фантастический пейзаж завораживал. Невозможнобыло оторвать от него глаза. Будто бы сверху, из поднебесья, я всматривалась вгармоничные, но совсем не свойственные этому миру линии. Казалось, смотришьсразу на все. И видишь сразу все. Одинаково отчетливо и ясно.

— Бесподобно! — воскликнула я. Алиса оживилась:

— Правда? Тебе нравится?

Не отвечая, я выдвинула другую картину, еще и еще. Все онибыли восхитительно прекрасны. Ни у кого не видела я такой редкостной манеры,такой легкости кисти. Словно в черном зеркале отразился, упав на полотна,неведомый мир. Картины притягивали. Темные, даже мрачные, они обладалиневероятным очарованием. На них хотелось смотреть снова и снова.

Но все же я заставила себя оторвать от картин взгляд.Посмотрела на Алису и спросила:

— Что это? Откуда это у тебя?

— Это мои картины, — скромно призналась она.

Я перевела глаза на глупую пятнистую корову, на кособокийКазанский собор, потом снова взглянула на необычные пейзажи и онемела. Я былапоражена.

— Мне кажется, что это слишком примитивно, — пропищалаАлиса, кивая на пейзажи. — Никакой оригинальности, пишу себе и пишу, а где жемысли? Такое я могу писать столько, сколько захочу. Это и так живет внутрименя. А где же мысли?

— Алька! — закричала я. — Ты гений! Какие мысли? Тебе это неидет! У тебя потрясающе легкая рука и восхитительная фантазия! Ты должна писатьтолько такие картины и выставлять только их! Это будет фурор!

— Ладно тебе, — отмахнулась она, — лучше посмотри наанонимки.

Анонимки и в самом деле оказались близнецами, из чего ясделала вывод, что писал их один человек, точнее не писал, а складывал изгазетных букв. Содержание удивило меня.

«Рассказывать жене о похождениях мужа — бочка Данаид, и всеже расскажу. Герман любит другую, хоть и читает на ночь сказки тебе», — гласилаанонимка и подпись внизу: «Доброжелательница».

— Алька! — воскликнула я. — А ведь эту анонимку написалатвоя подруга. Теперь в этом не может быть сомнений.

— Думаешь? — испугалась Алиса.

— Уверена! Откуда знает чужой человек, что Герман читаеттебе на ночь сказки? Бедняжка схватилась за голову:

— Какой ужас! Ты права!

Еще бы. Я многократно перечитала обе анонимки и спросила:

— Кто-нибудь из твоих родственников или подруг употребляетвыражение «бочка Данаид»? Алиса задумалась.

— Если честно. Соня, сама толком не знаю, что это за бочка,— призналась она. Я пояснила:

— Бочка Данаид — не имеющий конца труд, бесполезная работа,но кто из твоих подруг так говорит?

— Не припомню. По-моему, этим выражением не пользуется никтоиз моих знакомых. Впрочем, не исключено, что кто-то из подруг и употребляет этовыражение.

— О чем ты говоришь? — не поняла я, Радуясь, что появиласьвозможность продемонстрировать свои знания, Алиса начала мне объяснять:

— Понимаешь, Соня, здесь дело в ролях, в социальных ролях. ИФаня, и Карина, и Нюрка, и Лора общаются со мной как с близким человеком, тоесть запросто. Следовательно, у них задействован лишь тот лексикон, который нетребует демонстрации ума, эрудиции, интеллигентности, поэтому я слышу от нихупрощенные фразы, примитивные словечки, сленг, все то, что они не допускают вофициальном общении. Там, где им надо показать себя совсем с другой стороны,вполне может появиться и «бочка Данаид», и многое другое. Пришлось возразить.

— Вполне допускаю, — сказала я, — что анонимку могла и Фанянаписать, но трудно представить, что она способна на какие-то социальные роли.Фаня всегда одинакова, хоть с подругами, хоть с сослуживцами. Лепит, что вголову придет, и плевать ей на интеллигентность.

Пока я говорила, Алиса аж подпрыгивала от нетерпения, такхотелось ей поскорей убедить меня, что я не права.

— Нет-нет, Соня, — закричала она сразу же, как появилась унее такая возможность, — речь любого человека, подчеркиваю, любого, безисключений, меняется в зависимости от обстановки и среды. Не только речь, но иповедение. В одном случае мы абсолютно нетерпимы, в другом способны проявитьгибкость, здесь вежливы, там грубы, где-то выражаемся грамотно, едва ли некнижно, а где-то позволяем себе и нецензурные выражения и грубые ошибки. Уверяютебя, Фаня не исключение. Некоторые люди, переходя от одной социальной роли кдругой, становятся неузнаваемыми, одни меняются умеренно, другие — почтинезаметно. Фаня относится к последним.

Мне было трудно представить Фаину другой, поэтому ябуркнула:

— Вряд ли Фаня меняется, разве что только со своими психами.

— И все же, уверяю тебя, с посторонним человеком она совсемне так груба, как с тобой. И слова ей на ум приходят другие. Уверена, любая измоих подруг могла в официальной беседе сказать «бочка Данаид» или нечтоподобное.

— Что-то не верится.

— Да-да, Соня, возможно, кто-то употребляет это выражение вофициальной беседе, это я тебе как психолог говорю, — воскликнула Алиса ииспуганно осеклась. — Ой, сейчас ты снова начнешь упрекать меня, что говорю какРоза, как Роза.

— Ладно, — успокоила я ее, — а как психолог ты мне нескажешь, могу ли я заставить автора анонимки проговориться? Могу заставитьпроизнести при мне эту фразу, ну эту «бочку Данаид»?

— Конечно, можешь, если создашь видимость официальной беседыи вызовешь те ассоциации, которые склонят автора анонимки к употреблению этоговыражения. При твоих упрямстве и изобретательности, думаю, это, не сложно, —заверила меня Алиса.

Польщенная похвалами, я вдохновилась:

— Завтра же утром этим и займусь. Вот только с кого начать?

— Начни с Карины, — посоветовала Алиса. Я удивилась:

— Думаешь, она автор?

— Нет, просто ее имя первое в алфавитном порядке. За нейидет Лора, потом Нюра, потом Фаина.

Подивившись странному образу мышления Алисы, я согласилась:

— Хорошо, начну с Карины. Отправлюсь к ней и замордуюповторением одного и того же. Уж что-что, а толочь воду в ступе я умею. ЕслиКарина писала анонимку, то рано или поздно помянет «бочку Данаид».

— Учитывая твои способности, и я так думаю, — согласиласьАлиса.

— Присаживайся, Мигелито, — сердечно попросил пожилой банкиризящно одетого молодого человека.