киснет (особенно, если хозяйка не в духе), и тесто не поднимается, и засолки всякие портятся. Простые блюда, впрочем, готовить было можно: каши, да супы, да овощи всякие. Главное, с душою и в добром настроении.

Гром все это знал, его так и вовсе не допускали соплеменники к готовке. Но капусту, особенно с клюквой, страсть как любил, и вытащил Марику на базар за ней. Только вот до капусты они не дошли. Услышали гул толпы, крики, пошли глянуть, что происходит, а потом закричал ребёнок, и Марика вдруг, расталкивая всех, бросилась к помосту. Узнала Варькин голос.

И теперь вот уходила с княжичем, из дома которого, между прочим, ее выгнали.

Гром бы ни за что не вернулся.

— Прости сердечно, ведун, не обижайся, — поклонилась ему Марика. — Только старая я и слабая, чтобы на корабле зимовать. Не привыкла, в доме мне спокойнее.

Гром знал, был уверен, что старостью тут и не пахнет. Но она права: если уж даже у привычной к непогоде Гуниллы течёт из носа, то чего ждать от морки? Женщины — существа нежные, слабые, их нужно беречь и защищать. А сможет ли этот вот со шрамами защитить Марику? Один раз не вышло у него!

— Обидишь ее — убью, — спокойно сообщил северянин княжичу на хьоннском, чтобы ведьма не поняла. — А тело рыбам скормлю, и никто не найдёт.

Тот взглянул удивленно и насмешливо:

— Во-первых, попробуй меня одолей. А во-вторых: ежели обижу, убивай.

Стало быть, тут не просто в домочадцы княжич ведьму-лекарку захотел, а что-то другое. И, судя по взгляду Марики, лезть в это дело Грому не нужно, она не обрадуется.

21-2

Идти рядом с Ольгом, небыстро и недалёко, было особым удовольствием. Он подстраивался к ее шагам и молчал, изредка задевая рукавом ее плечо. Это была самая большая близость, которую они могли себе позволить, и даже от этого у неё кружилась голова. Все вокруг исчезло, словно в тумане, и Варька, и Никитка, и прочие люди, остался только могучий мужчина рядом, от которого веяло спокойствием и защитой.

— Я тебя искал, — просто сказал Ольг.

— Я была у хьоннов.

— Тот мужик, что с тобой был, он кто?

— Ведун, — Марика вдруг хихикнула. — Он капусту кислую страх как любит, вот бы ему послать бочонок!

— Я распоряжусь.

Ведьма покосилась недоверчиво, промолчала. Странно все так, кто они друг другу? Ольг обещал любить, но любить ее не сможет, пока не уйдёт проклятье. А сама Марика уже за одну его доброту готова полюбить его всем сердцем. А может, и уже…

Что такое любовь, она не понимала. Замуж выходила потому, что так положено. Муж у неё был высокий, сильный и красивый, но главное, покладистый. Мать ей сказала, что лучше и в окрестных деревнях не найти, а мать все же ведуньей была, как ей не поверить? И вправду, Марике с ним спокойно было. Когда свекровь стала ругать, что молодая толком готовить не умеет, да молоко в доме киснет, да коровы не доятся, муж пожал плечами и сказал, что коли так — надо строить свой дом. И построил, и Марику перевёз. За одно только это жена ему была благодарна. Но любовь — это нечто большее.

С Ольгом сердце то замирало, то колотилось громко, как дятел в лесу. С Ольгом было спокойно и неспокойно одновременно. Она мечтала его трогать, ласкать, да даже просто — быть рядом. Радовалась, видя его. Тосковала, когда он уехал. А ещё ей хотелось его оберегать. От чего, она не знала.

Когда дошли до дома, Марика была приятно удивлена: в столовой зале был накрыт обед. Во главе стола должен был сидеть княжич, а рядом его уж дожидались два боярина с длинными бородами и в высоких шапках. Потом усадили Никитку, Сельву, следом отроков и незнакомых Марике узкоглазых невысоких мужчин, потом ключницу и Ермола. По уму, ведьме за этим столом делать было совершено нечего, но ее посадили по правую руку от Варьки. Катерина была по левую. Забавная картина получилась.

Обед был явно праздничный и очень обильный: и суп, и овощи всякие, и рыба, и запечённые перепелки, и свежая дичь (Марика узнала мясо ушана, но оставила своё мнение при себе, разумно полагая, что Варька не оценит деликатеса). Пироги и пирожки, сладкие взвары, хмельной мёд. Даже Варвара Ольговна изволила отведать разных блюд, что уж говорить об остальных! Сама Марика была в восторге: после похлебок Грома и Гуниллы это была пища богов.

Она ела аккуратно и медленно, украдкой наблюдая за серьезным Ольгом, который степенно вёл беседы с боярами. Видимо, ужасно важные: княжича слушали внимательно и кивали.

Потом Варька заявила, что наелась, Катерина подхватила ее на руки (тайком прихватив со стола пару пирожков) и понесла из столовой. Марика и Сельва поднялись одновременно и тоже покинули трапезную. Следом за ними ушла и ключница, оставив мужчин за столом. Два незнакомых слуги несли уже заморское вино в пузатых бутылях. Будет весело.

— Пропадала-то где? — вполголоса спросила Марфа. — Я уж тебя искала-искала…

— Человеку одному помощь нужна была, — уклончиво пробормотала Марика. — Из хьоннов.

— А… Ермолка баял, что тебя взашей прогнали.

— Врет. Не любит он меня.

— Не любит, — зачем-то согласилась Марфа. — Погоди, не убегай. Пирожки деткам возьми, Олене да Ждану. Хорошо они вместе играют.

Марика кивнула и поднялась по лестнице в горницу Варьки. Там на удивление тихо Варька потчевала из деревянной тарелки большую тканевую куклу да приговаривала:

— Ешь, ешь, красна девица. Будешь большой и толстой…

Ждан и Олена сидели рядом на подушках. Ведьма поставила на столик пирожки. Варвара пыталась протестовать, но потом придумала играть в «гостей».

Катерина с отрешенным видом сидела рядом на лавке.

— Если устала, то ты иди, — предложила Марика. — Я пригляжу за детьми.

— Куда идти? — огрызнулась девушка. — Некуда мне идти, никому я не нужна!

Марика растерялась. Катю она не любила, но и неприязни какой-то к ней не испытывала, ибо знала, что судьба красавицу не баловала. Красота, на самом деле, не только подарок, но и бремя. Где дурнушку не заметят, красивую девушку и заденут, и скажут всякого… И соблазнить могут, поиграть и выкинуть прочь, как бракованного щенка