– Экспертизу будут проводить очень долго, нужен анализ ДНК ивсе такое. Софи иностранка, отправят запрос в Россию. Несколько месяцев на этоуйдет.

– Вот именно!

– Лаборатория занималась самыми невинными вещами. Пищевыедобавки, косметика. Ничего секретного, ничего противозаконного. И при чем здесьФриц Радел? Если бы, допустим, он был причастен к похищению, он бы сразускрылся.

– Конечно. И в таком случае к моим словам отнеслись бы хотьнемного серьезней. Не знаю, можно ли тебе верить, Дитрих. Ты вырос у меня наглазах. Твои родители хорошие люди. Но Радел дружит с твоим начальством, онсумел всем тут заморочить голову.

– О чем вы? Я не понимаю.

– А не понимаешь, так молчи. Не вздумай ничего говоритьМикки, ясно?

Они подошли к дому, поднялись на крыльцо и, когда открылидверь, услышали возбужденный громкий голос:

– Софи! Герда! Наконец-то! – Микки встретил их в прихожей,он был в куртке, в кроссовках. – Только что ушел компьютерный мастер, мы такдолго возились, оказывается, уже три часа дня, а вас все нет. Я собрался идтиза вами. Привет, Дитрих. Где Софи? Неужели до сих пор допрашивают в полиции?

– Ее только начали допрашивать, продержат еще пару часов,она главный и единственный свидетель, а эти полицейские, они такие дотошные, –сказала Герда и больно сжала руку Дитриха.

– Неужели подозревают поджог? – спросил Микки.

– Они сами не знают. Бумажки, протоколы, тут распишись, тамраспишись, миллион глупых вопросов. Давайте-ка выпьем горячего чаю. Я продрогланасквозь, ноги промочила, не хватает еще простудиться.

Герда прошла в глубь дома, оставив Дитриха в прихожей,наедине с Микки. Полицейский помог старику снять куртку, разделся сам. Онбоялся, что Микки спросит еще что-нибудь про Софи и придется врать, потому чтоправду сказать невозможно. Это все равно, что убить старика. Герда не смогла,он, Дитрих, тоже не сумеет. Пусть уж кто-нибудь другой, и не сейчас. Позже.

– На меня ворчит, а сама убежала в одних тапочках, – сказалМикки, – лабораторные животные все погибли?

Дитрих молча кивнул, сел в кресло, взял с журнального столакакую-то русскую книжку и принялся листать ее.

– Для Софи это настоящая катастрофа, – сказал Микки. –Надеюсь, ее ноутбук уцелел? Она ведь взяла его с собой. Ты не знаешь, онауспела его вынести?

– Пока не известно. А что случилось с вашим компьютером?

– «Троян». Жуткая гадость. Пришлось рушить всю систему,потом загружать заново. Скажи, ты видел Софи? Говорил с ней? Дитрих, ты меняслышишь? Что ты прилип к этой книжке? Интересуешься Гражданской войной вРоссии? Разве ты читаешь по-русски? Зачем тебе воспоминания барона Врангеля?

– Я не читаю по-русски, – мрачно пробормотал Дитрих, – здесьстарые фотографии, я люблю рассматривать.

– Ты видел Софи? – повторил старик.

– Микки, дело в том, что…

Дитрих не успел ничего больше сказать. В гостиную влетелаГерда. Она переоделась, натянула на ноги толстые шерстяные носки, шею обмоталашарфом.

– Микки, ваш компьютер пищит, надрывается, вам пришла почта,а вы тут сидите, изводите беднягу Дитриха глупыми вопросами. Идите скорее вкабинет, почта из Москвы, вы так ее ждали!

* * *

Москва – Гамбург 2007

Бессонная ночь и коньяк сделали свое дело. Зубов потерял извиду неприметного юношу в сером костюме. В последний раз он увидел его, когдапроходил контроль перед посадкой. Хвост сидел на скамейке, натягивал на ногисиние бахилы. Рядом с ним молодая женщина разувала мальчика лет пяти. Все троевыглядели как семья, и Зубов подумал, что ошибся. Нет никакого хвоста. Нет ибыть не может. После долгого общения с Агапкиным приступ паранойи – этонормально, пора бы уже привыкнуть.

В салоне бизнес-класса кроме Зубова было не больше семипассажиров. Иван Анатольевич оказался один в первом ряду. Сумку бросил насоседнее сиденье, сел, пристегнулся, накрыл ноги пледом, закрыл глаза.

Самолет набирал высоту. Предстоящий развод сына волновалсейчас Зубова куда больше, чем какие-то мифические имхотепы. Иван Анатольевичдумал о внучке. Она была главным человеком в его жизни, а видел он ее слишкомредко. Если сын действительно разведется с женой, то рано или поздно у Дашенькипоявится отчим. Получится чужая семья, и добиться встречи с внучкой станетпочти невозможно.

Зубов прокручивал в голове разные варианты серьезногоразговора с сыном, хотя отлично понимал, что никакие слова ничего не изменят. Сэтими печальными мыслями он заснул, надеясь проспать самое неприятное –посадку. У него был плохой вестибулярный аппарат, закладывало уши, тошнило.Однажды самолет чуть не грохнулся, именно при посадке. Что-то там заклинило,забарахлил двигатель, выпрыгнули кислородные маски. С тех пор прошло семь лет,Зубов летал часто, но никак не мог избавиться от страха.

Проснулся он от сильной болтанки и приступа головной боли.Самолет снижался. В Гамбурге выл ветер, валил мокрый снег. «Боинг» сделалнесколько заходов, но из-за ветра не мог приземлиться. Минут сорок кружил надаэропортом, и все это время Иван Анатольевич сидел зажмурившись, вжавшись вспинку кресла, и пытался вспомнить какую-нибудь молитву, от начала до конца.

Москва, 1918

Комбинация с Мирбахом и левоэсеровским мятежом быларазыграна блестяще, закончилась полной победой, но Ильич переутомился. Он сталвялым, раздражительным, не мог спать, припадки следовали один за другим,происходили неожиданно, их с трудом удавалось скрывать от окружающих.

Вождь не доверял своим ближайшим соратникам. В его заботе обих здоровье было что-то приторное, непристойное. На заседании ЦК обсуждалсягеморрой товарища Карахана и воспаление простаты товарища Цурюпы. Политбюроутверждало молочную диету для товарища Рыкова.

Здоровье партийных товарищей Ильич называл «казеннымимуществом», к болезням относился как к хищению на государственном уровне. Всехсоратников он заставлял проходить медицинские осмотры, слушаться докторов,лечиться. Но резко обрывал разговоры о собственных недугах.

Соратники привыкли к постоянному присутствию Агапкина,перестали замечать его. В свои двадцать восемь Федор выглядел каквосемнадцатилетний мальчишка. Никому в голову не приходило, что он настоящийквалифицированный врач, что мудрый вождь доверяет ему больше, чем опытныммаститым профессорам, всегда готовым к услугам. Профессора не должны были знатьо страшных припадках, о хронической бессоннице, о приступах головной боли. Онимогли проболтаться скорее, чем вылечить.