После случая с Осей у профессора иногда возникало искушениеопять использовать препарат.

Ося был обречен, медицина не могла ему помочь, а препаратпомог. Неприятные крошечные твари чудесным образом воскресили ребенка, вернулис того света. Михаил Владимирович искренне верил, что не было в этом никакойего заслуги. Так вышло случайно. Если бы не Таня, он никогда не решился быввести мальчику препарат.

Когда Ося поправился, его усыновила младшая сестра МихаилаВладимировича, Наташа. Она жила в Ялте, муж ее граф Руттер Иван Евгеньевич допереворота занимал высокую должность в военном министерстве. Собственных детейу них не было. Их единственный сын Николай застрелился в восемнадцать лет из-занесчастной любви. Наташа после этого надолго слегла с тяжелым нервнымрасстройством, не ела, не спала и, в общем, погибала, до тех пор пока непоявился рядом с ней Ося.

Прошло почти два года. Вести из Ялты приходили редко. Ноглавное было известно: все трое живы. От загадочной, неизлечимой болезни,которой страдал Ося, теперь не осталось и следа. Мальчик вернулся к своемунормальному биологическому возрасту, рос и развивался как все подростки.

Искушение повторить чудо бывало настолько сильным, чтонесколько раз Михаил Владимирович как бы ненароком клал одну из банок в свойдокторский саквояж, когда шел в лазарет. Но в последний момент что-тоостанавливало его. Глядя на очередного умирающего, которого очень хотелосьспасти, он спрашивал себя: «Ты уверен, что в этом случае препарат поможет? Запаразита нельзя ручаться, но хотя бы за себя ты ручаешься? Что движет тобой?Любовь, сострадание или азарт исследователя?»

Банка так и оставалась в саквояже, дома он вытаскивал ее,ставил на место, в глубину ящика, и клялся себе, что до тех пор, пока непоймет, кого и почему выбирает таинственный паразит, об использовании препаратана людях не может быть и речи.

В своей тетради он записал:

«Какое тяжелое, изматывающее искушение, какой коварный,жестокий соблазн. Ты всю жизнь борешься со смертью, и вот на тебе мозговыхчервячков! Ты только введи дозу, а они уж сами разберутся. Они судьи, вершителисудеб, а ты лишь скромный посредник. От тебя ничего не зависит. Ты ни в чемвиноват не будешь, ты действовал из самых чистых побуждений. Хотел помочь,спасти, использовал последний шанс.

Я не ставлю опыты на людях, это мой незыблемый благородныйпринцип. Однако всякий принцип на то и существует, чтобы однажды отступить отнего.

Через неделю после разгрома лаборатории мне посчастливилосьотыскать в букинистической лавке весьма любопытную немецкую книгу «Историческиепрототипы доктора Фауста». Там небольшая глава посвящена Альфреду Плуту.Кое-какие мои догадки подтвердились. Он действительно побывал в России,подвизался при дворе Ивана Грозного в качестве лекаря и астролога.

Там не написано, что он посетил Вуду-Шамбальские дикиестепи, однако, покинув Москву, в Германию он вернулся лишь через три года ипоселился на каком-то маленьком северном острове, неподалеку от Гамбурга. Этоничего не доказывает. Опять гипотеза.

В статье есть комментарий к «Misterium tremendum». Плутназвал свою картину аллегорией, пояснил, что твари – это воплощение грешных,злых помыслов. Как бы мне хотелось, вслед за разумными исследователями,историками, искусствоведами, счесть появление из шишковидной железы белесыхчервячков плодом мрачной фантазии художника. Но слишком уж точно он изобразилто, что я видел собственными глазами.

Впрочем, нельзя забывать, что Альфред Плут воспринималдействительность совсем не так, как я. Для средневекового алхимика границамежду миром реальным и воображаемым была размыта, ее практически несуществовало. Он доверял своим фантазиям, предчувствиям, интуиции так же, как ядоверяю материальным фактам. Из этого не следует, что он был глупей и наивнейменя. Мы слишком разные. Он относил себя к категории «посвященных». Он писал,что посвященный отделен от остального, профанического мира так же, как мертвецот мира живых. Посвященные, как мертвецы, никогда не обращаются напрямую ксуществам, стоящим на ином уровне. Я именно такое существо. Я отношу себя ккатегории профанов, обычных людей. Мне противна всякая элитарность. Неизвестно,поняли бы мы друг друга, если нам довелось бы встретиться».

Тетрадь научных наблюдений все больше походила на личныйдневник. Это не нравилось Михаилу Владимировичу. Из-за обысков он пересталдоверять даже бумаге. Он опасался называть имена, рассказывать о реальныхсобытиях. Иногда вырывал страницы. Записи теряли всякий смысл, он уже непонимал, зачем, для кого пишет, однако никак не мог бросить свою тетрадь.

Еще давно, в апреле, накануне Страстной недели, в лазаретпопала его старинная знакомая, вдова бывшего университетского преподавателяЛидия Петровна Миллер.

Лидия Петровна легла умирать. Гипертония. Совершенноизношенное сердце, тяжелая форма диабета. Она была безнадежна, счет шел насутки. С ней неотлучно находилась ее внучка, семилетняя Ксюша. Отец Ксюшипогиб, мать умерла от тифа. Никого из когда-то большой благополучной семьиМиллеров на свете не осталось. Никого, кроме умирающей старухи и маленькойдевочки.

– Вы спасете бабу Лиду. Если не сможете, я сразу умру, кроменее никому я не нужна, – сказала Ксюша.

Михаил Владимирович понял, что это не пустые слова. Уребенка были взрослые угасающие глаза. Он представил, каково будет ему смотретьв эти глаза всего через пару-тройку суток, и так испугался, что на следующееночное дежурство прихватил с собой в саквояже одну из склянок.

Даже Тане он ничего не сказал. Вливание сделал на рассвете,в маленькой пустой процедурной. У него тряслись руки и першило в горле, но невозникало никаких вопросов. Он действовал почти машинально.

Лидия Петровна была в коме. Когда он вытащил иглу из вены,она открыла глаза и спокойно произнесла:

– Миша, вы молитесь. Стало быть, конец? У Ксюши мешочек, тамкое-что на похороны.

Только тогда он заметил, что бормочет вслух «Отче наш».

Дальше все происходило, как когда-то с Осей. МихаилуВладимировичу с трудом удалось добиться, чтобы больную не перевели в тифознуюпалату. Высокая температура держалась у нее семь суток, как раз до Пасхи. Потомлихорадка кончилась, больная была слабой, вялой, много спала, у нее сталиклочьями выпадать волосы, слезала кожа. Но сердце билось ровно и сильно.

– Не понимаю, зачем понадобилось врать? – сурово спросилаКсюша на десятый день. – Зачем здесь все говорили, что баба Лида не жилец? И вытоже говорили, а ведь знали, знали, что спасете! Только напрасно мучили меня.

После выписки Михаил Владимирович несколько раз встречался сними. Лидия Петровна невероятно похудела, спину держала прямо, лицоразгладилось, порозовело, походка стала легкой. Волосы росли медленно. Короткийежик, как после тифа, белоснежный, серебристо-седой.