– Эти важные господа только умеют, что пугать, поучать дапрописывать всякую химическую дрянь, – говорил вождь, – ну их к черту.

Пожилые бездетные большевички, Надежда Константиновна иМария Ильинична, прониклись к Федору материнской нежностью. Одним своиммолчаливым присутствием он умел снижать накал семейных конфликтов. МарияИльинична жаловалась ему на Надежду Константиновну. Та, в свою очередь, горькоязвила по поводу «дорогого друга» Инессы.

Товарищ Арманд была тайной любовью вождя. Роман их началсядавно, еще в эмиграции. Федор видел ее несколько раз. Удивительно красивая,утонченная голубоглазая шатенка, полуфранцуженка, полуирландка, мать пятерыхдетей, она виртуозно играла на фортепиано, свободно владела четырьмя языками.После переворота она получила должность председателя Совнархоза Московскойгубернии и стала сочинять нравоучительные повести для пролетарских женщин.

Верная соратница Надежда Константиновна старалась делатьвид, будто вовсе не ревнует, с товарищем Арманд они хорошие подруги. Настоящиебольшевики выше мещанских предрассудков.

Федор умел слушать, сочувственно и молча. Умел утешитьнесколькими скупыми словами. Умел облегчить боль, не только физическую, но идушевную. Он сам не понимал, как и почему это у него получалось.

Однажды в рабочий кабинет заглянул щегольски одетыйгосподин, нарком образования Анатолий Васильевич Луначарский. Ленин, наедине сАгапкиным, строчил очередное тайное послание в Питер. Нарком вошел без стука икартинно застыл в дверях, любуясь большой шарообразной головой. Вождь не сразузаметил Луначарского, так увлечен был посланием.

– У Владимира Ильича особенное, восхитительное строениечерепа, – прошептал нарком, обращаясь к Агапкину, – вы видите эту мощь, этискульптурные контуры, потрясающий купол лба, и заметьте, он светится.Физическое излучение света, неиссякаемая энергия величайшего в мире, можносказать, вселенского интеллекта.

Купол вскинулся, короткопалая кисть прихлопнула записку,словно существовала опасность, что нарком подойдет к столу и попытаетсяпрочесть.

– Товарищ Луначарский! – выкрикнул вождь. – Я чрезвычайно польщен,однако архизанят! Идите к черту!

Федор вспомнил, что именно Луначарскому обязан своимприсутствием здесь. Через Анатолия Васильевича, старинного своего приятеля,Мастеру удалось пробраться в большевистскую элиту. Барственный нарком, междупрочим, был первым из новых правителей России, кто заинтересовался открытиемСвешникова.

От Анатолия Васильевича разило коньячным перегаром. На щекахиграл нездоровый румянец, глаза блестели. На окрик вождя нарком отреагировалкомическим испугом, стал кланяться, приложил палец к губам и скрылся за дверью,но перед этим многозначительно взглянул на Агапкина.

– Что за подлая манера входить без стука! Он пьян, скотина,пьян среди бела дня, – раздраженно произнес вождь, когда дверь закрылась.

– Ну, может, употребил рюмочку перед обедом, для аппетита, –сказал Агапкин, пряча записку.

– Употребил. Нашли вы, Федор, словечко. Русский человекслишком уж добр. Нюня, рохля. Голова раскалывается. Сделайте-ка вашчудодейственный массаж.

У Федора немели руки. Массажи, компрессы, успокоительныемикстуры помогали все меньше. Никаких сильных лекарств вождь упорно непринимал, рвался вон из Кремля, из Москвы.

Наконец вместе с двумя своими дамами он переехал в Кунцево,на дачу. Федор сопровождал их.

На природе великий вождь превратился в скромногожизнерадостного дачника. Он спокойно засыпал и спал крепко. Утром подруководством Агапкина делал легкую гимнастику, бодро покряхтывал и хихикал,обливаясь до пояса прохладной водой, после завтрака отправлялся на долгиепрогулки по лесу. Малина и первые грибы вызывали у него детский восторг.

Вечерами на веранде ставили самовар. Ильич макал в чайбаранку, добродушно и не смешно шутил. Ни слова не говорилось о мятеже, обубийстве Мирбаха, о терроре, о войне и мировой революции, как будто ничегоэтого не было.

«А ведь правда не было ничего», – думал Федор.

Шестого июля какие-то пьяненькие матросы и солдаты бродилипо Москве, грабили прохожих. В штаб восстания тянулись голодранцы, там быломного бесплатной водки, раздавали баранки, консервы и сапоги. Там разоружилиДзержинского, когда он явился требовать выдачи убийцы германского посла.Председателя ЧК арестовали, подержали немного и сразу отпустили.

Один из главных персонажей, отчаянный юноша Блюмкин, исчезбесследно. После убийства ему и его товарищу, фотографу Андрееву, удалосьвыпрыгнуть в окно посольского особняка, перелезть через забор, сесть вподжидавший автомобиль. Охрана открыла стрельбу лишь после того, как автомобильуехал.

Марию Спиридонову посадили под домашний арест, в удобнуюквартиру в Потешном дворце, и постоянно меняли охрану, поскольку неугомоннойАфине удавалось успешно агитировать через дверь даже суровых латышскихстрелков.

Дзержинский, освобожденный из-под ареста, сразу явился в Кремльи попросился в отставку. Перед отъездом на дачу просьбу эту Ильич удовлетворил,не выказав никаких эмоций. Ильича в тот момент более всего беспокоило состояниекаминов в дачном доме, он требовал, чтобы трубы были хорошо прочищены, да ещеинтересовался, появились ли уже в окрестных лесах лисички, любимые его грибки,и если да, то хорошо бы добыть свежей сметаны. Когда доложили, что лисичкиесть, а со сметаной плохо, поскольку ни одной коровы в окрестных деревнях неосталось, он долго качал головой и повторял: безобразие, форменное безобразие!

Как будто забыл, по чьему приказу разорялись крестьянскиехозяйства.

Казалось, он вообще обо всем забыл и безмятежно наслаждалсяуютной, спокойной, обывательской жизнью. Он для такой жизни был создан, любилее, знал в ней толк. Ее он безжалостно уничтожал в России и планировалуничтожить во всем мире.

«Если планы его сбудутся, выйдет что-то вроде нашествиямарсиан, как в фантастическом романе, – думал Федор, – землю завоюют странныеинопланетные существа, которых даже нельзя назвать злодеями. Злодейство –человеческая черта. А тут нечто другое. Что же?»

Федор мучился этим вопросом и не находил ответа. Он замечал,что вождю вовсе не хочется в Москву. Ильич мог долго жить вот так, собиратьгрибы, попивать чай, шлепать комаров и, возможно, он совсем избавился бы отсвоих загадочных припадков, от головной боли, бессонницы, истерик.

Особенно уютно и спокойно бывало вечерами на веранде.Напившись чаю, Ильич в соломенном кресле читал Джека Лондона или дремал, уронивкнигу на колени. Две верные соратницы, жена и сестра, обе некрасивые, ранопостаревшие, сидели в качалках, занимались рукодельем. Одна штопала натянутыйна деревянный гриб носок вождя, другая вязала себе кофту.