– Это… Это все из-за тебя? – спросила она Гримнира, когда они взобрались по обломкам на стену в том же месте, через которое тот несколько часов назад проник в город. – Все эти страдания. Твоих рук дело?

Гримнир перекинул тяжелое тело Хротмунда с одного плеча на другое и обернулся посмотреть на разоренный город. Он лежал в руинах. Собор на вершине Бадонской скалы пожрал огонь, низкое серое небо заволокло дымом и грозовыми тучами. Хоть и привычный к ужасам войны и радостям резни, он все равно не мог до конца осознать, как можно разрушить город с такой яростью и быстротой. Он хрипло фыркнул.

– Для этого мне понадобилась бы уйма сородичей и времени – может быть, несколько месяцев. Но даже мой предок в расцвете сил не смог бы так сотрясти Имировы кости. Нет, это был один из этих, – он кивнул на Хротмунда. – Ублюдок нарушил очень старое соглашение, древнее, чем камень.

– Так люди страдают из-за преступления ивового духа?

– Они страдают из-за войны, подкидыш, – Гримнир соскользнул вниз по разлому в стене и остановился, чтобы подождать Этайн у подножия развалин. Она двигалась медленнее его. Когда она спустилась, Гримнир продолжил: – Вы, христоверы, все сулите это ваше спасение обращенным к Небесам, но на самом деле лишь ждете, что идущие Старым путем нарушат свои клятвы и принесут новые Распятому Богу. А вы хоть немного представляете себе цену нарушенной клятвы? Оглядись. Твой народ притворяется, будто боги Старого мира – пугала для их щенков. Теперь ты знаешь, что это не так, и эти несчастные ублюдки тоже.

Этайн могла бы поспорить со словами Гримнира, но ее разум помутился от усталости; она сказала бы ему, что во время землетрясения все мужчины, женщины и дети Бадона думали, будто это дело рук Господа, спустившегося покарать грешников, как это было с Содомом и Гоморрой. Нет, Бадон пострадал за грехи, и каждый, кого пощадил Отец Небесный, до гробовой доски будет верить, что пережил этот день благодаря милости Божьей, собственному благочестию и любви Христа. Она бы хотела сказать это Гримниру, но ноги тряслись, а череп раскалывался, и объятый лихорадкой разум пылал таким огнем на внутренней стороне век, что все мысли упорхнули. Спотыкаясь и едва поспевая, она шла вперед за Гримниром, который уводил ее все глубже в раскинувшиеся между городом и берегом реки заросли.

За ними по пятам шли призрачные толпы. Если бы ей хватило духу обернуться, она бы увидела шеренгу тихих душ с полупрозрачными лицами, умерших еще в древности и тех, кто погиб лишь час назад. Всех их вела вперед едва понятная им самим жажда справедливости.

– Гримнир… – в голосе Этайн чувствовалась тревога.

Он резко шикнул, веля ей молчать.

– Я вижу! Пошевеливайся, копуша!

По своим же следам Гримнир провел Этайн сквозь чащу ежевики, пока они не оказались вновь у каменного кольца Круитни. Без лишних церемоний Гримнир вышел прямо в середину и сбросил Хротмунда на землю. Выпучив от страха глаза, ивовый дух изо всех сил попытался высвободиться из телесной клетки.

– Вот твой жалкий клятвопреступник!

Стоя у края круга, Этайн почувствовала всплеск силы. Возвышавшийся над каменным кольцом кривой дуб задрожал, словно в него вселилось что-то огромное, древнее. В его очертаниях ей почудился призрак: величественная фигура, строгое и суровое бородатое лицо, голова, увенчанная короной дубовых листьев. От его голоса у Этайн подогнулись колени.

– Осквернитель! Богохульник! Пришел час твоей расплаты! Наше соглашение выполнено, сын Балегира. Иди с миром, но никогда не возвращайся в эти земли.

Гримнир попятился. Со звуком, похожим на треск ткани, пробились сквозь землю извивающиеся корни; они поползли по траве – влажные, бледные, похожие на змей – и свернулись вокруг покалеченного тела Хротмунда. В тот же момент скорчился от боли ивовый дух; чем сильнее сжимались корни, тем страшнее становились мучения призрачной фигуры. Он распадался на куски, которые иссыхали на глазах и дымным пеплом поднимались в утреннее небо.

Притворявшийся Хротмундом ландветтр не сдержал мученического вопля:

– Христос Всемилостивый, почему ты меня оставил?

Гримнир фыркнул и отвернулся. Хлопнув Этайн по плечу, он знаком велел ей идти за ним. Помедлив, она сбросила его руку и нетвердой походкой вышла на середину каменного кольца.

– Маленькая тупица. Какого… – прошипел Гримнир.

– Господин камней и древ, – произнесла она, не обращая внимания на его ругательства, – этот дух твой, можешь делать с ним, что хочешь, но его тело принадлежит миру людей. При жизни он был человеком великой веры, и я прошу у тебя позволения произнести над ним молитвы, которые не прозвучали, когда он умер в первый раз.

В этот момент Этайн ощутила на себе истинную мощь Пастушьего взгляда. Вокруг кольца круитни зашептались духи, в их тихих голосах смешались трепет и презрение. Гримнир выругался себе под нос. Но Этайн не могла отвести глаз от зловещего воплощения Пастуха холмов – он был древнее Голгофы, в которой родилась ее вера; смотрящие ей в душу глаза видели сотни и сотни людских эпох, тех, о которых она даже не могла помыслить, – от падения настигнутых роком Атлантов до восхода сынов Ариаса, и множество других. Тяжесть тысячелетий словно обращала ее в прах, из которого ее сотворили и в который ей предстояло вернуться.

– Молитвы Белого Христа – для меня анафема, – произнес он мягко, как дуновение ветра. – Но то же сотворил и мой раб, и я дам тебе это право, несмотря на непримиримую вражду Старых и Новых путей.

Благодарно кивнув, Этайн осторожно подошла к Хротмунду. Гримнир сплюнул и отвернулся, бормоча что-то о «мерзких христоверах». Этайн опустилась на колени. Те из собравшихся вокруг каменного кольца духов, что были при жизни христианами, тоже преклонили колени.

Иссохший ивовый дух, из которого продолжали выжимать жизнь корни Пастуха, уставился на Этайн пустыми глазами.

– Я не могу отпустить твои грехи, дух, – сказала она. – Но если вера твоя крепка, пусть эти слова принесут тебе облегчение, – она сотворила в воздухе крестное знамение. – Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…

Когда зазвучал «Отче наш», ветви дуба затряслись и заскрипели. Малые духи с визгом исчезли, а души тех, кто вверил свои жизни Христу, нашли в молитве утешение. Этайн начертила большим пальцем крест на лбу Хротмунда. Почувствовав ее прикосновение, ивовый дух улыбнулся и прикрыл глаза.

Высоким чистым голосом Этайн запела на латыни:

Послышался треск, словно ветер гулял в ветвях плачущей ивы, и занявший тело Хротмунда дух растворился; лишившийся поддержки чар, труп на глазах почернел и ссохся, от него пахнуло разложением. Этайн отшатнулась от него и отползла.