двух домах от его собственного, подперев стену, стояла согбенная старушка, а перед ней лежала старенькая шапка. Он узнал ее мгновенно. Двигаясь вдоль стены, Анатолий незаметно приблизился к ней, раскрыл бумажник и молча положил в шапку тысячную купюру. Старушка вздрогнула всем телом, как от удара током.

— Зачем, баба Даша?

Сначала она долго не отвечала, а потом по ее щекам потекли слезы.

— Да привыкла я, Толя. Не могу ж я до конца дней сидеть на твоей шее. А ничего другого я сейчас уже делать не в состоянии.

Анатолий ничего не ответил, наклонился, взял шапку с позвякивающей мелочью, затем приобнял за плечо продолжающую плакать старушку и тихо сказал:

— Пойдемте домой.

Немногочисленные прохожие с удивлением оглядывались на гиганта, бредущего рядом с худенькой, сгорбленной фигуркой, не доходящей ему и до пояса.

Славкин театр

Дверная ручка с массивным медным набалдашником медленно повернулась, дверь отворилась. Славка тихо вышел на полусогнутых ногах. Взглянув на него, Настя сразу все поняла. Ещё мгновение — и рванулась к двери…

— Стойте! Туда нельзя, там экзамен!

Крик пожилой секретарши, похожей на усталую древнюю берёзу, не остановил Настю. Она с треском распахнула дверь и влетела в зал. Возглавлявший приемную комиссию величественный режиссер с мудрыми и лукавыми глазами усмехнулся про себя: «С темпераментом у абитуриентки все в порядке — посмотрим, как с дарованием…»

Тут дверь снова открылась, и все увидели поникшую березу-секретаршу.

— Я не виновата! Ее было не остановить. Ее нет в списке, я вообще не знаю, кто она такая.

— Ничего страшного, Анна Семёновна. Сейчас разберемся. Представьтесь, пожалуйста. — Режиссер перевел взгляд на девушку.

— Тростниковская. Настя Тростниковская.

Сидевшая рядом с режиссером актриса состроила гримасу:

— Вот уже целыми семьями в театральный поступают. Перед ней Тростниковского слушали.

— Ах, вот оно что! А кто он вам — брат, муж? — вдруг заинтересовался режиссер.

— Жена я ему. Прошу вас, примите его, наконец! Помешался он на вашем театральном. Четыре года уже поступает — и проваливается…

Режиссер усмехнулся:

— Не он один, поверьте, красавица.

Настя вздохнула и продолжала:

— Работает урывками. В семье денег нет. А ему — хоть бы что! Едем в трамвае, билетов нет. Подходит контролер — и мой «артист» начинает мизансцену разыгрывать! Вынимает из кармана клочок бумаги, величественно протягивает и произносит сквозь зубы: «Пожалуйста». Тоже мне Мессинг. Вытолкали нас из трамвая, а «артисту» ещё и пенделя дали.

Режиссер покачал головой и, не удержавшись, рассмеялся:

— Да, нелёгкая у вас доля, дорогая моя!

— Еще бы! — всплеснула руками Настя. — Вы думаете, он только про сыры и ворон декламирует?.. Я вот позавчера с двух работ и подработки еле приползла. Даже не поужинала, сразу — на боковую. Проснулась среди ночи от громких голосов. Ну, думаю, совсем очумел: гостей в три ночи привел! Открываю глаза — и сама им не верю! Напротив кровати — кафедра, сооруженная из стола и книжек, оттуда голова торчит и вещает разными голосами. Сначала: «Дорогие товарищи, настоящие коммунисты должны систематически.» А потом — заискивающим голоском, как бы из зала: «Дорогой Леонид Ильич, мы правильно поняли…», — и дальше какая-то околесица.

Тут уж расхохотался не только режиссер, но и все члены приемной комиссии. А Настю было просто не остановить:

— А вчера в столовую зашли, два комплексных обеда заказали. И вдруг это чучело выходит на середину зала, обводит всех томным взглядом и начинает читать Гумилева: «А в заплеванных тавернах от заката до утра мечут ряд колод неверных завитые шулера…» Бармен и официантки глаза выпучили, кое-кто поперхнулся… Потом бармен от шока оправился, подошёл да заорал: «Ты что, падла?! Где заплеванная таверна? Какие такие шулера? Сейчас ответишь за базар!» Опять побили и выгнали. Я потом спросила у своего дурня, зачем он это сделал, а он заявил: «Я артист, а значит, нервы никуда!»

У режиссера даже слезы выступили от смеха. Он беззвучно хохотал, откинувшись на спинку стула. Настя посмотрела на него затравленным взглядом.

— Вот вам смешно, для вас это комедия, а для меня — жизнь! Умоляю, примите этого идиота! Может, хоть тогда этот кончится.

Режиссер, покачав головой и вытирая слезы от смеха, молвил:

— Тогда ещё хуже будет.

Режиссер был убежден: настоящий артист — тот, кто любого сумеет рассмешить. Ему понравилась эта непосредственная девчушка с ее искренней, правдивой, но такой дикой историей. Надумав что-то, он посерьезнел и проговорил:

— Вот что, Настя Тростниковская, подайте-ка и вы документы в наш институт. Завтра же! А мы вас в паре рассмотрим и примем решение.

Ошарашенная Настя вышла из зала и, под испепеляющим взглядом секретарши, направилась к уныло ссутулившейся фигуре своего Славки.

Через три дня они пробивались сквозь гудящую толпу, заполнившую коридор, к заветным спискам. Первой оказалась Настя, и отставший Славка услышал ее радостный вопль:

— Есть Тростниковский! Ты прошел! Ура!

Славку прошиб озноб, а ноги стали ватными… «Не может быть. четыре года. значит, все было не зря».

Вдруг он заметил, как резко изменилось лицо Насти.

— Ой, Слава, тут написано не «Тростниковский», а «Тростниковская»…

Побледневший Славка тихо произнес:

— Что ж. Ты ведь тоже подала документы — вот тебя и приняли.

Прошел год. Настя начала учиться в театральном институте. Со Славкой она развелась. Режиссер оказался вдовцом, и Настя переехала к нему в многокомнатную квартиру с высокими потолками и хрустальными люстрами.

Славка остался один в своей конуре.

Работу он все же нашел: простым рабочим в «Водоканале». Труд был непривычным и изматывающим. Репетиции и подготовку к следующему поступлению Славка совсем забросил. И теперь, чего раньше за ним не водилось, позволял себе пропустить стаканчик-другой с такими же работягами, как он сам.

Однажды неуютным осенним вечером Славка возвращался домой. Во дворе столкнулся с соседкой, которую давно не встречал.

— Анна Степановна, здравствуйте, — начал он и тут же, присмотревшись, воскликнул: — Господи, что с вами? Почему вы плачете?

В ответ Анна Степановна с трудом проговорила:

— Паша, Паша в больнице. Беда, Слава…

Славка знал Пашу с пеленок. Это был восьмилетний соседский сынишка.

— Что случилось?

Женщина разрыдалась. Славка осторожно обнял ее за плечи.

— У него, Славик, обнаружили рак. Лимфому Ходжкина.

Славка оторопел. Он думал, что онкологией болеют только старики. Нужно было говорить что-то — утешать, сочувствовать.

Несчастная женщина только махнула рукой.

— Анна Степановна, сейчас медицина на таком уровне. Врачи вытащат Пашку. А в какой он больнице? Я его навещу.

Четыре кровати. Четыре одинаковых лица. Все ребятишки без волос, одутловатые от гормональной терапии. Большущие глаза с застывшим выражением. Славка поздоровался и