Тургенева, для которого заветной идеей всей жизни было освобождение крестьян, столь близкое для всех. Но для нас дорога память Блудова; обвинение его – есть обвинение друзей покойного, которые любили его бескорыстно, уважали в нем безусловно честного человека, вне всяких служебных отношений, вне всяких личных расчетов. В строгом юридическом значении обвинение это слишком важно: оно состоит в подлоге, сделанном с предположенной и заранее обдуманной целью. – Если Тургенев не верит в позднейшее поколение, которое могло бы не отшатнуться от человека, способного на такой поступок; то пусть вспомнит о Карамзине, Жуковском, Дашкове, Вяземском и многих других, некогда близких ему людях: они все остались верны дружбе Блудова до гроба! Обвинение Тургенева важно еще потому, что сделано в книге серьезной, прикрывается юридическим разбором и дало повод ко всем позднейшим толкованиям; оставленное без объяснений, оно перешло бы в историю, и покрыло позором память одного из честнейших людей, а что он был таким – это покажет дальнейшее описание его жизни и гражданской деятельности.

Тургенев простирает негодование свое даже на того, кто послан был объявить ему обвинительные пункты и требование правительства явиться для ответа в Россию и отзывается о нем в язвительных выражениях. Спрашивается, чем виновен секретарь Лондонского посольства, может быть единственный чиновник, бывший в то время на лицо, как это часто случается в посольствах, что на его долю досталось это неприятное поручение? Опять – отказаться от поручения недостойного, выйти в отставку; но тогда уже поздно! Отказываться от прямых обязанностей невозможно, – разве вовсе не поступать на службу. Но об этом предмете каждому позволено иметь свое убеждение. Молодой секретарь посольства нашел Тургенева в Эдинбурге, встретив его случайно на мосту, близ гостиницы, где он остановился, а потому и пригласил его к себе для прочтения бумаг. Тургенев предпочел свидание у себя в квартире, и на то согласился он, хотя это было довольно далеко. Донесение[92] нашего секретаря посольства и изложение дела в книге Тургенева – не совсем согласны между собой; но мы не остановимся на этом. Тургенев, в отзыве своем, отказался явиться для личных ответов на обвинительные пункты, и посланный уехал обратно в Лондон. – В чем же заключается его вина? За что издевается он над этим именем, которое с уважением произносит Россия?

Несколько лет спустя после событий 14 декабря, Тургенев просил над собой следствия и суда, решившись приехать по требованию в Россию. Не наше дело говорить, в какой степени это было возможно, когда главные лица, свидетельствовавшие против него, уже не существовали, но мы никак не можем понять, почему Блудов и тут, по словам Тургенева, оказывается виноватым, между тем как просьба его рассматривалась министром Юстиции, а Блудов тогда им не был. Мы думаем, что лучшее, что могли посоветовать Тургеневу его друзья, – это не пытаться суда, а оставаться до поры за границей: так он и сделал.

Теперь доказательства обеих сторон на лицо: пусть судят другие, пусть судит потомство!…

Приложения

Граф Блудов готовился некогда писать историю Дома Романовых, как мы уже заметили; первую мысль ему подал Карамзин, который был чужд всякого мелочного чувства тщеславия, нетерпящего соперничества; он желал только одного, чтобы «История Российского Государства» была написана и видел, что для совершения этого важного труда в том виде, как он его предпринял, одной человеческой жизни недостаточно: он подготовлял себе последователя. Но Блудову удалось сделать немногое; он добросовестно издал посмертный неконченный том «Истории», снабдив его всеми нужными ссылками и выписками, которых не успел сделать Карамзин при жизни. За тем служебная его деятельность была так обширна до самой смерти, что конечно поглощала большую часть времени. Тем не менее, однако, он не оставлял своих исторических работ. Мы поместили здесь некоторые из них, отложив другие по разным причинам, и между прочим «Записку об известной самозванке Таракановой», потому что, как мы слышали, о ней готовится обширное и полное исследование.

Обращаясь затем к частной переписке графа Блудова, мы должны сказать, что покойный поставил себе за правило уничтожать все получаемые им письма, говоря, что по одному из них – можно составить превратное понятие о писавшем его, а по выдержке нескольких строк без связи с предшествовавшим – пожалуй и осудить человека, и что он не желает быть виновником ни того, ни другого. Только для писем матери и жены он сделал исключение; но письма матери, по его желанию, положены были с ним в гроб. Сам он не любил писать; однако нашлось несколько его писем у разных лиц. Мы решились поместить только письма к И.И. Дмитриеву, которые племянник его, М. А. Дмитриев[93], обязательно передал графине А.Д. Блудовой.

«Мысли и Замечания» набросаны им самим на лоскутках бумаги карандашом, в различные эпохи жизни, или уловлены из его разговора и записаны близкими к нему людьми; иные острые выражения он любил повторять, рассказывая, по какому поводу они вырвались первоначально. Еще при жизни своей, он просил собрать и переписать в одну тетрадь все эти разнородные обрывки и по-видимому желал их напечатать в числе 20 или 25 экз. для своих друзей.

Мы не поместили речей, говоренных им в заседаниях «Арзамаса». Подобно хранящимся у нас речам других членов, они носят на себе отпечаток шуточный, иногда очень остроумны, всегда забавны, но, сказанные большей частью экспромтом, не назначались к печати.

Суд над графом Девиером и его соучастниками

Дело заключает в себе, особенно в некоторых своих частях, весьма любопытные и замечательные подробности, которые можно назвать характерными чертами того времени. Из него ясно видно, что главною или, лучше сказать, единственной причиной гибели графа Девиера и его мнимых сообщников была ненависть к ним князя Меншикова, славного умом своим и счастьем, наконец ему изменившим.

Сей временщик (едва ли не для него изобретено сие истинно русское наименование сильных вельмож) из любимцев и министров Петра Великого сделался в некотором смысле его преемником. Пользуясь неограниченной слепой доверенностью Императрицы Екатерины I, управляя под ее именем делами кабинета и войском, то есть всем государством, он приводил в ужас других несогласных с его видами правительственных лиц не только настоящею своею властью, но и замыслами для продолжения оной в будущем. Все предвещало близкую кончину Екатерины; в мысли всякого был вопрос: кто будет ее наследником? и вскоре начали угадывать, кого желал и предназначал князь Меншиков. Когда, в ноябре 1726 года, приготовляя фейерверк ко дню тезоименитства Императрицы, он велел возле столпа с короной и привязанным