В отчаянной попытке двигаться вперед и перевернуть новую страницу Ночная Сучка села за маленький пластиковый столик сына в кухне и стала писать «Список того, что я хочу сделать, прежде чем умру» большими буквами на куске цветной бумаги, исписанной каракулями. Это было мучительное упражнение, которое она никогда бы никому не посоветовала, но тем не менее. Сын, с пластиковой лопаткой в руке, сидел в большой форме для запекания, полной сырого попкорна, разбрасывал его ногами и смеялся. Перед ним лежал противень, всевозможные ложки и пластиковые миски, и зерна, которые он разбрасывал, разлетались по всей квартире до гостиной.

Ночная Сучка смотрела на раковину, полную тарелок, не видя их. Десять пунктов, десять пунктов. Господи, она и одного не могла придумать. Сбросить десять фунтов, неуверенно вывела она и остановилась. Неужели у нее больше совсем не осталось желаний? Не осталось сильных страстей? Куда делись бурные чувства, резкие жесты ее, двадцатилетней?

О господи, но ведь хотела же она что-то сделать? Должно было быть хоть что-нибудь.

Она заставила себя писать – не думая, лишь бы написалось – и нацарапала:

Я хочу бежать по лужайке, поймать кролика, свернуть ему шею, разорвать его горло и напиться теплой крови.

Я хочу говорить правду. Я хочу трахать чужие ноги.

Я хочу гонять лошадей по скотному двору, чтобы они ржали и поднимали пыль.

Я хочу в одном халате стоять в церковном хоре, но не петь, а выть как можно громче.

Я хочу никогда в жизни больше не причесываться.

Я хочу носить льняное платье целый год, не снимая. Я хочу вонять!

Я хочу бежать и бежать по кукурузным полям до ручья, впадающего в океан, – простите, но я не вернусь – и хочу заняться очень, очень страстным сексом с незнакомцем, и хочу сесть голой задницей на огромный украшенный торт, и хочу совершить публичный акт вандализма, и хочу быть художницей и женщиной, и матерью, и чудовищем. Я хочу быть чудовищем.

Конечно, на ее желания повлияло все, что она прочитала о матерях-оборотнях, потому что они ее заворожили, перенеся из душной спальни в холодный чистый лес, где жили эти матери, где они помогали друг другу в окружении младенцев. Она любила младенцев! И ей нравилась мысль о двадцати женщинах, с которыми ей пришлось бы делить кров. Вы только представьте их продуктивность! Вы только представьте силу их дружбы! Конечно, они могли быть наполовину волчицами, но это было неважно. Мысль отвергнуть все устоявшееся общество ради чего-то далекого и волшебного была для Ночной Сучки невероятно привлекательной и соблазнительной, ведь разве жить в обществе, существующем лишь ради желаний этого общества, по-настоящему свободного, чудовищно? Если так, то чудовищность была правильна и прекрасна. Ей нужно было радоваться, а не убегать от нее.

Повинуясь прихоти, Ночная Сучка взяла с собой сына в торговый центр, который он обожал, потому что там была огромная роскошная карусель и тележки в форме поездов, в которых он мог кататься, и в тот день потакала ему во всех его желаниях, а себе – в своих. Сами по себе торговые центры не были ей симпатичны, но благодаря ребенку, за которым следил кто-то другой, торговый центр сразу же превращался в страну чудес, бесконечного кофе и развлечений для малышей, и посещать их раз в три месяца было абсолютным удовольствием. Решив порадовать себя и мальчика, она полностью погрузилась в эту атмосферу, пахнущую парфюмом. В магазине низких цен, рассчитанном на клиентов вдвое младше, она купила черные брюки из искусственной кожи, пока ее сын сосал огромный виноградный леденец, чего ему никогда раньше не позволяли. Она купила жилет из искусственного меха и пальто с «оторочкой из настоящего меха койота». Купила кожаные сапоги цвета карамели, полуночи и слоновой кости, серьги с фиолетовыми кристаллами и ожерелье из высушенных семян. А еще купила мальчику картошку фри и, как он выразился, бамбурбер, и позволила съесть их самостоятельно, измазав рубашку кетчупом, а волосы сыром, и сама съела бургер, поставив многочисленные пакеты у ног. Вернувшись домой, мать оставила спящего мальчика в автокресле, потому что он уснул еще по дороге домой, согретый поздним солнцем, грязный и довольный, и сменила свою изношенную футболку и шорты, слишком короткие для ее возраста, на изумительный рваный льняной кафтан и мягкие мокасины с бахромой. Нацепила красное боа из перьев, купленное для сына. И всю неделю решила носить все, что ей нравится, днем и ночью, рваное и грязное, кожаное и льняное. Она стала сильнее и опаснее. Она видела это в глазах других матерей, в их быстрых взглядах искоса и исподлобья, которые они тут же отводили. Видела в глазах мужчин, голодных и вместе с тем испуганных.

Ну, посмей со мной заговорить, мысленно требовала она у них, и они не смели.

В тот же вечер ее муж – что было для него нехарактерно, как будто он чувствовал неладное, даже сидя в своем номере отеля в Омахе, – захотел созвониться по видеосвязи, но она не могла с ним говорить в таком состоянии – грязные волосы жуткой длины, шерсть по всему телу, дикий, дикий взгляд – и сбросила звонок, и он позвонил снова. У него была такая особенность – понимая, что время неподходящее, настойчиво требовать своего.

Ты мне больше совсем не звонишь, сказал он вечером, наконец с ней связавшись.

Обычно это она писала, и писала, и писала ему целый день, умиравшая от скуки, одинокая, тосковавшая по живому общению, писала «привет», «как ты там», и «наверное, ты очень занят», и потом опять «привет». Чаще всего он просто не отвечал, лишь вечером отделывался сухим «ну привет».

Работаешь? спрашивала она.

Да, кое-какая бумажная работа. Что случилось? Он был весь в делах, и этот разговор был еще одним пунктом в списке, который требовалось выполнить.

Ну хорошо, тогда позвони, как сможешь, просила она, и он с облегчением заканчивал общение, и она думала: неужели так трудно просто со мной поговорить? Просто спросить, как прошел мой день? Поинтересоваться ребенком? Неужели это, черт возьми, так трудно?

Но теперь звонил он. И это было приятно.

Мы сегодня были очень заняты, сказала Ночная Сучка. Было поздно, и мальчик спал в своей конуре, зарывшись в гору подушек. Он впервые за всю свою жизнь сам лег спать. Раньше были бесконечные часы книжек, сказок, песенок, водички, обнимашек и истерик, и так далее и тому подобное, но сегодня она просто облизала его лицо, откинула голову назад и тоненько завыла, а потом спустилась вниз. Мальчик свернулся в клубок, сам прикрыл за собой проволочную дверь, не задвинув на замок, лишь создав ощущение безопасности, поставив барьер между собой и монстрами в шкафу, и монстрами в коридоре, и жуткой темнотой вокруг.

Он сегодня сам пошел спать, добавила она.

Серьезно? изумился муж.

Я сказала ему, что можно лечь в конуре, и видимо, ему надо было чувствовать себя под защитой. Я велела ему спать, пообещала через пять минут прийти и проверить, а когда вернулась, он уже был в отключке, – выпалила она сплошным потоком, не дав мужу вмешаться. Ей хотелось показать ситуацию в положительном ключе, дать понять, что спать в конуре – хорошая идея.