– Он великий махир, первый и единственный подручный Покровителя, – ответил бальчи. – Он заботится обо всех нас, но не о ком-то одном. Алтаах познает силу и мудрость, а об Акмаль было кому позаботиться.

– Но они виделись?

– Каждый год в день ее рождения Акмаль поднимается на вершину горы и говорит с великим махиром.

Вот теперь я, кажется, окончательно поняла, что же двигало махари на самом деле. Она пыталась равняться на Алтааха, которого ей должны были ставить в пример по каждому поводу. А как же?! У нее ведь великое предназначение! Ее отец – сам великий махир! А девочка все эти годы жила без родительского тепла и внимания. Вот ее воображение и сотворило нечто среднее между мечтами и действительностью – братьев, которые будут заботиться и служить. Акмаль попросту хотела быть той, кого в ней видел далекий и недосягаемый отец, но чтобы рядом были родные люди.

И конечно, махари ненавидела меня всем своим существом, потому что благодаря мне, прямо или косвенно, она вновь была в Даасе на той отметке, с которой начала. На нее возлагали надежды, а Акмаль их не оправдала. Дочь великого махира, вместо того чтобы закрепиться и начать готовить почву к вторжению, сама была вынуждена бежать, раскрыв намерения илгизитов. Полный и безоговорочный провал.

Впрочем, ни сочувствия, ни жалости я не ощутила. Разве что к маленькой девочке, которой рисовали некое будущее, готовили к нему, обучали, внушали, но совершенно лишили любви и самого детства. Потому-то она не могла придумать подруг и игры, в которые могла бы играть Мейлик. И потому Хазма не знала, что рассказать о детстве своей воспитанницы. Его попросту не было. Вопросы об этой поре ставили обеих в тупик. И такая малость, казалось бы, в итоге сыграла в их разоблачении немалую роль.

– Уже темнеет, – оторвавшись от размышлений, произнесла я. – Возвращаемся в дом.

– Да, дайнани, – согласился бальчи.

И мы направились прочь из садика. Но прежде чем покинуть его, я обернулась и уловила, как у калитки мелькнула какая-то тень со стороны дартана махари. Нахмурившись, я еще короткое мгновение глядела в ту сторону, но больше так ничего и не увидела. Говорить о своем наблюдении бальчи я не стала, но подозрение, что за мной следит не только прислужник, осталось.

Ничего. И с этим я тоже разберусь.

Глава 8

Ночь затопила горы Дэрбинэ. Она накатила черными волнами, разлилась по равнине и, всколыхнувшись между вершин, застыла безбрежным темным морем. Я стояла у окна и смотрела на небо, густо усеянное звездами. Наверное, так же как я, на небо смотрел и Танияр в ожидании моего призыва. Я поглаживала кольцо, но не спешила пробудить «Дыхание Белого Духа», хоть и терпеть дальше было невыносимо.

Была бы на то моя воля, я бы не трогала кольца, но бежала к моему возлюбленному, забыв об усталости и расстоянии, разделившем нас. Я бы выкрикивала его имя, чтобы ветер долетел до него и рассказал, как душа моя рвется на долгожданное свидание. А после, забыв обо всем на свете, я бы обняла его что есть сил и заглянула в невероятные синие глаза, одним лишь взором показав ему все свои чувства. Потому что словами всего этого сказать было бы невозможно.

Но у меня не было власти делать то, чего мне хочется больше всего на свете. И даже на призрачную встречу я всё еще не позвала своего возлюбленного. Попросту ждала, пока мой страж заснет и не сунет носа в то, чего ему знать не полагается. Чтобы не помешал, не разорвал нашу связь прежде времени. И потому, глядя в звездное небо, я говорила с Создателем. Умоляла Его скрыть нас с Танияром от самого пристального и пристрастного взора. Чтобы не позволил почувствовать своего присутствия не только илгизитам, но и их покровителю.

– Отец, молю… – прошептала я и прислушалась.

С улицы звуков не доносилось, но это не означало, что бальчи уже спит. Помучившись немного, я все-таки прокралась к двери, ведущей во двор, и прильнула к прорезям решетки, потому что издали рассмотреть прислужника не получилось. Он свернулся клубком на небольшой подстилке, которую принес для себя. Голова бальчи была повернута в мою сторону, и я поначалу отпрянула, опасаясь, что он меня заметит. И причиной тому стали открытые глаза. Однако уже через минуту до меня донеслось его мерное глубокое дыхание.

Постояв немного, я решительно поджала губы и осторожно выбралась за дверь. Бальчи не шелохнулся. Присев с ним рядом, я поводила перед его лицом ладонью, после щелкнула пальцами, но реакции не было. Он спал столь глубоким сном, что даже мое «эй» не разбудило мужчину. Я выдохнула с облегчением и поспешила назад.

Закрыв за собой все двери, какие были на пути к спальне, я легла и шепнула:

– Жизнь моя, я иду к тебе. – А после пробудила камень…

И в то же мгновение я оказалась сжата в крепких объятиях. Всхлипнув, я обхватила Танияра за талию и, зажмурившись, спрятала лицо на его груди. Вся сила, вся решимость, еще минуту назад владевшие мной, вдруг растворились, и остались лишь горечь разлуки и тоска, успевшая изъесть душу.

– Ашити, – Танияр обхватил мое лицо ладонями и заглянул в глаза. – Ашити, – снова позвал он, а я отчаянно замотала головой и, вновь прижавшись к его груди, разрыдалась.

Должно быть, бесконечные размышления, настороженность, борьба – всё это держало меня столь крепко, что, расслабившись, я ощутила свою слабость и уязвимость. А может, сильные руки моего мужа позволили мне почувствовать себя всего лишь хрупкой женщиной, и потому сейчас я рыдала в голос, продолжая избавляться от постоянного напряжения, владевшего мной даже тогда, когда смеялась.

– Что, Ашити, что?! – воскликнул Танияр.

Он сжал мои плечи и встряхнул, пытаясь добиться ответа. Я вновь отрицательно мотнула головой и попыталась сказать, что со мной всё хорошо и это просто минутная слабость, однако лишь захлебнулась словами и опять прижалась к надежной груди дайна Айдыгера.

Танияр больше не пытался добиться ответа, он просто гладил меня по волосам и ждал. Я слышала, как часто забилось его сердце, понимала, что только растревожила неожиданными даже для меня слезами, однако всё еще не была готова заговорить.

– Тебя обидели, – уверенно и мрачно произнес дайн. – Я знал, что не стоит слушаться тебя, но доверился, и теперь ты плачешь.

Я отстранилась, стерла слезы и выдавила улыбку.

– Меня не обижают, милый, – сквозь всхлипы произнесла я. – Правда.