выгода — чем быстрее настоящий хозяин будет, тем лучше мы жить станем. Главное, чтобы понимали, что здесь богатства большие, а ума никто не дал. Хитникам оно в руки не даётся. Так, по верхушкам соберут, и то не на пользу. А сбойки, сбойки особо крепим. Вот смотри, штрек, старый. А крепили тогда как? Обрати внимание на стойки…

Я сильно не прислушивался. Уже на второй фразе потерял нить разговора, да и особо не хотел забивать голову ненужной информацией. Я юрист, и мне этого достаточно, а в обязанности юриста не входит умение различать типы рудничной крепи. Тем более, что после прошлой ночки чувствовал себя, мягко говоря, паршиво. Грязная комнатёнка, спящая за столом старуха, уронившая седую, косматую голову на сложенные руки, и озверевшая от крови проститутка, прыгающая на трупе Кращенкова… кажется, буду помнить эту картину всегда… Эх, чувствовал же тогда, что Толяну лучше уехать домой, ещё ведь предупредил… не послушал меня — а зря. Хотя, может, в реальности всё было не так, может, это просто моё подсознание смоделировало картинку из обрывков сведений, воспоминаний, переживаний. С другой стороны, слишком уж реалистично, слишком много мелких деталей, о которых я просто не мог знать, вроде той старухи, или паспорт Аркадия, найденный на берегу, но, чем бы это ни было, Аркадия я теперь воспринимал по-другому. Он психопат. Сумасшедший. Если это что-то подобное поломошинским видениям, то… везёт мне на сумасшедших, тот же Жатько… хотя, говорят, подобное притягивается к подобному. Господи! Да что же во мне такого, что вся эта дрянь липнет ко мне?!!

— Под ноги-то смотри, не по бульвару гуляешь, — Саныч подхватил меня под руку, уберегая от падения. — Гора рассеянных не любит.

— Саныч, а сейчас, как я понимаю, мы в скифские пласты выйдем?

— Не сразу. Сначала пройдём Ордынский рудник. Это спиральный ход в земле. Скифы, они будто коловоротом в землю вгрызались, но что хорошо, на их выработках не заблудишься, боковые штреки есть, но только там, где рудные гнёзда, да и не соединяются меж собой, только тупиковые — выбрали гнездо, и дальше пошли. Я вот всяко думал, как они эти гнёзда определяли, и ведь на ум ничего, кроме лозы, не приходит. Ну не было у них ни сейсморазведки, ни химических анализов, да ничего, одно чутьё и лоза.

— А может, слово какое знали?

— Ага, знали. Я его тебе сейчас скажу: давай по-быстрому бери образцы и валим отсюда на хре… — Сухая, жёсткая ладонь Саныча шлёпнула по губам, оборвав речь на полуслове.

— Тихо. Под землёй ругаться нельзя. Ни одного слова матерного чтобы, ни одного ругательства, даже мысли тут должны быть чистые.

— Почему? — спросил я его, радуясь, что в темноте не видно выражения моего лица: уж чем-чем, а чистотой мыслей похвастаться я не мог.

— Хозяйка услышит, — ответил инженер и тут же обратился к Ботанику:

— Ты уверен? — спросил он.

— Да, нам надо взять образцы в старых выработках. Сначала в Щербаковской выработке, потом в Ордынских и в последнюю очередь в карстовых полостях.

Фёдор Александрович, пожав плечами, проворчал: «Хозяин барин» и повернул в левую галерею.

— Только сразу предупреждаю — через сто метров освещение заканчивается, поэтому проверьте налобные фонари, заряд аккумуляторов. Кроме того, знайте — я взял дополнительную пачку свечей, на всякий случай.

Проверили снаряжение, вроде бы всё было в порядке. Инженер усмехнулся:

— Вы, смотрю я, опытные горщики.

— Я профессионально занимался спелеологией, а он, — Ботаник кивнул на меня, — один раз покорил крышу колхозной фермы, своего рода тоже достижение.

Я, было, захохотал, вспомнив, как с Петрухой напились и охотились на «топотуна», но тут же получил предупреждение: во избежание обвала в шахтах надо было говорить вполголоса.

До места соединения выработок дошли быстро. Одинокий фонарь, закреплённый вверху рудничной стойки, слабо освещал круглую полость, прорезанную тремя узкими трещинами.

— Вот она, сбойка. Если мы проползём через одну из трещин, то окажемся в старом руднике. Все три ведут к Щербаковским выработкам, по времени это тридцатые годы прошлого века.

Ботаник пробормотал: «Тут я вижу выходы пирита… а вот тут и кварц… жила… ого, какая огромная…» — и тут же забыл про нас.

— Яков, а всё-таки, объясни мне попроще, откуда та бумага могла взяться? — вполголоса спросил Фёдор Александрович, наклонившись ко мне.

— Кращенков, земля ему пухом, скорее всего, получил банковскую гарантию под залог рудника и под эту гарантию оформил вексель и хотел прокредитоваться под залог этого векселя, но деньги получить не успел. Теперь кто-то хочет… как бы помягче сказать… провернуть дельце — реализовать возможность. Что плохо, срок давности в данном случае не указан, и самое дерьмовое, что вексель «по предъявлению».

— А что это значит — «по предъявлению»?

— А это значит, что в любое время, хоть сто лет пройдёт, хоть двести, этот вексель обязан быть оплачен деньгами. По номиналу, указанному в векселе. В результате получается, что если предъявят вексель руднику — точнее, компании, владеющей им, то компания должна оплатить безоговорочно. Или вексель будет опротестован, и взыскание будет обращено на имущество компании. То есть на рудник. Если сказать проще, то рудник принадлежит тому, у кого вексель.

— Вон оно что… — протянул Саныч, а я только сейчас понял, что вексель-то у меня и, по сути, рудник может стать моим — после проведения несложных юридических процедур.

«Чудны дела твои, Господи!» — едва не взвыл я, впервые осознав, что у меня дома лежит не просто бумажка, что на самом деле это огромные — даже по нынешним временам — деньги. Богатство, серьёзное состояние, которое, если грамотно распорядиться средствами, позволит безбедно прожить всю жизнь — и не только мне, но и моим детям, а возможно, и внукам. Но, учитывая обстоятельства, при которых вексель попал ко мне, я бы лучше всю жизнь прожил нищим, чем снова пережить кошмар вчерашней ночи… В груди появилось неприятное, жгущее чувство, и я вдруг понял, что это совесть. Боже мой, вот зачем всё это? Зачем??? Вот на хрена, спрашивается, козе баян?! Нужен мне этот прииск «Весёлый», как собаке пятая нога! Да, жизнь порой устраивает интересные комбинации… хотя, если бы не было вчерашних ночных видений, не знаю, что бы я сейчас чувствовал, и не уверен, что смог бы легко отказаться от такого куша. Видимо, что-то осталось, что-то вилось за мной с тех, бурных девяностых, что-то тяжёлое, что-то такое, что теперь, в пору зрелости, уже не затушуешь «робингудством»…

— Ну, Яков, прояснил… тут я начинаю понимать что-то, Кращенков, не в руднике помянутый, мутный был человек, но тогда всё время