Разве мог я про тебя молчать, когда такие дела? Работа у меня такая, понимаешь? Служба!

– Да, – сказал Юрий, – это я понимаю. Молчать ты не мог, там и без тебя свидетелей хватало. Промолчал бы – погон лишился, а то и со мной за компанию сел. А тебе это надо? Да, твоя правда, иначе ты не мог. Ментами не рождаются. Но, когда ими становятся, это уже навсегда.

– Представь себе, – прикрывая за собой дверь, сердито сказал полковник. – В нас нынче только ленивый не плюет. А как припечет, все почему-то к нам, ментам поганым, за помощью бегут: ах, спасите, ограбили!

– Я бы не побежал, – сообщил Юрий.

– Да в этом-то вся и соль! – с горячностью произнес Басалыгин. – Тот, за кем мы охотимся, тоже предпочитает обходиться без нас. Выискивает тех, кому удалось натянуть нос закону, и исправляет ошибки, допущенные родным российским правосудием. Ни черта не боится, никому не верит, действует явно в одиночку и притом весьма профессионально…

– Ну да, – согласился Юрий, – портрет и впрямь будто с меня писан. Особенно отрезанные головы, которые я где-то прячу. Или это твои орлы для пущего страху приплели?

– Да нет, – вздохнул Павел Макарович, – почему же «для страху»? Именно так и обстоит дело: стреляет из СВД, а потом отрезает у мертвеца голову и куда-то уносит. И, судя по тому, что ни одну до сих пор не нашли даже случайно, не бросает собакам, как ты Парамонову грозился, а вот именно где-то прячет. И прячет хорошо, надежно.

– Не мой стиль, – сухо отрезал Якушев. – Сроду я над покойниками не издевался. Убить – это сколько угодно. Как ты говоришь, работа такая. Но голову резать – где смысл? Мертвому от этого ни жарко ни холодно, а мне она на что – на сервант поставить?

– Для устрашения, – предложил свой вариант полковник. – Чтобы всякий, кому вздумается слабых обижать, трижды подумал, охота ли ему во цвете лет без головы в закрытом гробу с родней прощаться. Это во-первых. А во-вторых – поди знай, что тебе, демобилизованному душегубу, в голову взбредет? Про афганский синдром слыхал? Так чеченский синдром ничем от него не отличается, это я по себе знаю. После контузии со мной полгода такое творилось, что… Короче, не знаю даже, как меня из органов не выперли и в психушке до конца дней не закрыли. Такого, бывало, натворишь, что волосы дыбом становятся. А когда тебе назавтра про твои художества рассказывают, ни единому слову не веришь: кто – я?! Да бросьте, быть этого не может. Не мой стиль, как ты выразился. Хорошо, что никого не убил и не покалечил. А ты говоришь – стиль…

– А сейчас полегчало? – без тени сочувствия осведомился Якушев. Он уже чувствовал, что начинает отходить, и из последних сил выдерживал неприязненный, почти враждебный тон: как бы то ни было, полковника следовало слегка проучить.

– Не до конца, – признался Басалыгин. – Вот прикончим эту штуку, тогда, глядишь, и отпустит.

С этими словами он отвел в сторону полу кителя, которая была чем-то заметно оттопырена, и извлек из кармана форменных брюк «эту штуку», на поверку оказавшуюся бутылкой дорогой водки.

– Жалко, что галифе упразднили, – сообщил он, аккуратно водружая бутылку поверх футляра с винтовкой. – Очень было удобно в них пузырь прятать!

– Потому и упразднили, – сказал Юрий. – Вы, оборотни в погонах, и без галифе хороши.

Прислонив к стене швабру, он отставил в сторону бутылку, открыл, щелкнув замочками, футляр и стал придирчиво изучать разложенное по бархатным гнездышкам содержимое.

– Ты еще патроны в обойме пересчитай, – обиженно посоветовал Басалыгин.

– И пересчитаю! С твоими орлами зевать не приходится. Всю наличность, какая в доме была, прямо у меня на глазах зашхерили.

– Это который? – мигом помрачнев, причем уже непритворно, нахмурился полковник.

– Да ладно, чего уж теперь!.. И я не обеднею, и ему краденое впрок не пойдет.

– Не скажи, – проворчал Басалыгин. – У этих проходимцев глотки широкие. Я даже не знаю, что туда надо затолкать, чтоб застряло.

– Твои подчиненные, – заметил Юрий. Он взял в руки обойму, но решил сжалиться над собеседником, положил ее на место и закрыл футляр. – Каков поп, таков и приход.

– Многие так думают, – не приняв шутки, грустно кивнул тяжелой головой полковник. – Да так оно, наверное, и есть. Если допустил, чтоб они у меня под носом сбились в настоящую банду, значит, грош мне цена. Зря я тогда на Кавказ поехать согласился. Они за это время да еще потом, пока я от контузии отходил, совсем от рук отбились. И ведь что самое обидное: все про них знаю, они даже особенно-то и не прячутся, а доказать ничего не могу! Одно слово – юристы, цвет уголовного розыска, оперативники от Бога… Но заявление ты все-таки напиши. Деньги вернем, и эту гниду я все-таки прищучу… Небось чернявый такой, длинный, да?

Юрий уклончиво пожал плечами.

– Арсеньев, – с уверенностью сказал полковник. – До того жадный, просто жуть! Это уже какая-то клептомания, честное слово. Поймаю за руку – вышибу из органов с треском, и с превеликим удовольствием! Правда, и жалко тоже, оперативник-то хороший, опытный, где я другого такого возьму?

– Не буду я ничего писать, – сказал Юрий. – Целуйся со своим оперативником. Только предупреди: еще раз мне попадется, я ему устрою свидание с Зулусом! Даже винтовки не понадобится, голыми руками голову оторву!

– И собакам брошу, – подсказал полковник. – Где-то я это уже слышал. Где, не напомнишь? Слушай, – резко меняя тему, возмутился он, – ты долго меня в прихожей будешь держать? Маринуешь, как в приемной у министра, а водка греется!

– Можешь посидеть в гостиной, – предложил Юрий. – За часок, думаю, управлюсь. Не нравится – скатертью дорога, но я в этом бардаке пьянствовать не собираюсь. Завтра проснешься с похмелья, а кругом все вверх ногами, будто Мамай прошел.

– За часок? – Треща рассыхающимся паркетом, Басалыгин подошел к дверям кухни, заглянул туда и молвил: – М-да, культура следственно-разыскных мероприятий у нас на высоте… Ну, скажи спасибо, что пол не вскрыли и обои со стен не ободрали. Домушники, когда заначку хозяйскую ищут, бывает, даже плитку кафельную сбивают.

– Хорошее сравнение, – сдержанно заметил Якушев. – Не в бровь, а в глаз.

– Не цепляйся к словам, – рассеянно ответил Басалыгин. Приоткрыв дверь, он