пришлось столкнуться с густо идущими подряд друг за другом проявлениями человеческой бестолковости.

– Сидите спокойно! – цыкнул он на Щеглова. – Что вы дергаетесь, как эпилептик? Успокойтесь, сдавать своих подельников страшно только по первому разу.

– Да какие они мне подельники! – возмущенно воскликнул старший лейтенант.

– Сейчас разберемся, – прокряхтел Терентьев, который, согнувшись в три погибели и придерживаясь левой рукой за баранку, шарил в темноте между педалями, пытаясь нащупать куда-то завалившийся диктофон.

– Подельники, – бормотал у него над головой Щеглов. – Да я с ними на одном поле по большой нужде не сяду! Вот они у меня где, эти подельники. У меня – вот…

В этом месте лейтенантского монолога Валентин Григорьевич вдруг ощутил прикосновение к шее под правым ухом чего-то холодного, металлического. Он вздрогнул и инстинктивно подался влево, но его остановила рулевая колонка. Контакты вынутого Щегловым из кармана куртки электрошокового устройства плотнее прижались к коже, послышался короткий треск разряда, сверкнула голубоватая искра, Терентьев сильно вздрогнул и завалился на бок, застряв между сиденьем и рулем в невообразимой позе неудачливого иллюзиониста, потерпевшего фиаско при попытке забраться в фанерный куб со стороной в полметра.

– С-сука, – процедил Щеглов, убирая шокер обратно в карман. – Диктофон ему… На тебе диктофон!

Он ударил лежащего без сознания следователя кулаком в лицо. Беспокойство и страх, снедавшие старлея с того момента, как Молоканов и Арсеньев, поймав на слове, изложили ему свой нехитрый план, внезапно прошли, словно их и не было. Он почувствовал, что все идет правильно – так, как должно идти.

Разговоры о законе и порядке хороши для торжественных заседаний, телевизионных интервью и тому подобного балагана. А в России – настоящей России, а не той, которую пытаются изобразить щедро оплачиваемые за счет бюджетных средств холеные щелкоперы из государственных СМИ, – все осталось, как раньше: закон – тайга, медведь – хозяин. Здесь все воруют, все берут взятки, и, чтобы сохранить видимость порядка, чтобы каждый, кому повезло стать частью системы, и впредь получал свою долю от общего пирога, надо научиться все время быть начеку – все видеть, но на многое закрывать глаза, давать жить другим, чтобы нормально жить самому.

Тех, кто пытается сломать систему, она стирает в порошок; тех, кто рискнул и проиграл в надежде урвать солидный куш, ждет та же незавидная участь. Старший лейтенант Щеглов не знал, к какой именно из этих двух категорий относился следователь Терентьев, но это уже не имело значения. Если он был дураком, пытавшимся сломать систему, ему не стоило начинать с Василия Щеглова и его старших товарищей. Если он был карьеристом, мечтающим забраться на верхушку служебной лестницы, не надо было использовать в качестве ступенек головы упомянутых офицеров МВД – старшего лейтенанта Щеглова, капитана Арсеньева и, разумеется, майора Молоканова.

Терентьева никто не трогал, он напал первым и получил то, чего заслуживал, на что давно напрашивался. Он рискнул и проиграл; старший лейтенант Василий Щеглов в данный момент тоже рисковал, но не очень сильно. Его недаром долгих пять лет учили раскрывать преступления: учась отыскивать то, что спрятали другие, поневоле учишься прятать сам. За ним были Арсеньев и Молоканов – опытные оперативники, старшие товарищи, которые оказали ему честь, приняв в свою компанию, и, конечно, не бросят на произвол судьбы. Надо только соблюдать правила игры, не подводить своих и не знать жалости к чужим, и тогда все будет так, что лучше просто не придумаешь…

Он вышел из машины, наклонился, по пояс забравшись обратно в салон, и, крепко ухватив лежащего без сознания следователя за одежду обеими руками, сильно потянул на себя. Обмякшее тело цеплялось за рычаги, путалось ногами в педалях; машина ходила ходуном, как будто в салоне завязалась оживленная потасовка, но на нее никто не обращал внимания: в этот поздний теплый майский вечер у всех хватало своих собственных дел, чтобы еще совать нос в чужие. Кроны деревьев заслоняли машину от света уличных фонарей; с тротуара она была почти не видна, а перед водителями изредка проезжающих мимо автомобилей представала вполне обычная картина: человек что-то искал в салоне, а может быть, пытался выкинуть оттуда буянящего пьяного пассажира. Кому какое дело до того, что там у них творится! Пусть в этом разбирается милиция – если, конечно, там вообще есть в чем разбираться…

Не без труда перетащив Терентьева на пассажирское сиденье, старлей пристегнул его ремнем безопасности, обошел машину спереди и сел за руль. Пошарив под ногами, нашел упавший диктофон, прослушал и стер последнюю запись и сунул диктофон в карман: в его памяти еще могло обнаружиться что-нибудь полезное.

Из другого кармана Щеглов вынул одолженную Молокановым плоскую никелированную фляжку, свинтил пробку и, двумя пальцами надавив Терентьеву на щеки, вставил горлышко в открывшийся рот. Послышалось бульканье, в ноздри ударил резкий запах дешевой водки. Следователь закашлялся, в ветровое стекло полетели брызги. Кое-что перепало и Щеглову; утерев лицо рукавом, он вылил в рот своей жертвы остатки водки и спрятал флягу. Не попавшая в пищевод водка стекала по подбородку Терентьева, пропитывая на груди куртку и рубашку. Вряд ли хотя бы треть ее угодила в желудок, но необходимый эффект был достигнут: в машине так разило спиртным и источник запаха был настолько очевиден, что любые вопросы по поводу расположившегося на пассажирском сиденье бесчувственного тела должны были отпасть сами собой.

Щеглов вынул у следователя из-за пояса и спрятал в бардачок пистолет. Повозившись еще немного в тесноте салона, он сумел завести руки Терентьева за спину и защелкнуть на его запястьях браслеты наручников. Электрошокер лежал наготове в правом кармане куртки; все необходимые меры предосторожности были приняты, остальное зависело уже только от удачи, которая, не сомневался Щеглов, сегодня была целиком на его стороне.

Он запустил двигатель, включил указатель левого поворота и аккуратно вывел машину со стоянки. Когда серебристая «мазда» повернула за угол, от бровки тротуара почти беззвучно отделился и последовал за ней черный «туарег» майора Молоканова, на переднем пассажирском сиденье которого раскинулся с сигаретой на губе капитан Арсеньев, а в багажнике, прикрытый старой спортивной сумкой, лежал большой, остро отточенный мясницкий тесак.

Глава 9

За поворотом ухабистой лесной грунтовки фары «туарега» высветили косо торчащую посреди дороги серебристую корму с тлеющими рубиновыми фонарями и покрытым светоотражающей краской номерным знаком, который при таком освещении казался изготовленным из шероховатой мелкозернистой