мы попросили его прочитать стихи. Стихи нам, студентам, понравились, и друзья направили меня к Федору Васильевичу на квартиру. Тот внимательно прочитал стихи и сказал определенно:

— Будет учиться. Примем.

И приняли.

Иван Петров, живший в Калининской области, приехал в Москву со своими рукописями, которые привез в вещевом мешке, и недолго думая отважился идти к самому Гладкову. Кстати, И. Петрову остановиться было не у кого, и он попросил Федора Васильевича посмотреть его «творения» побыстрее, так как он не хотел бы возвращаться домой безрезультатно. Был декабрь месяц. Прием и на заочное отделение был давно закончен.

— Приходи, голубчик, завтра, — сказал ему директор.

И. Петров ночевал на вокзале, ждал, волновался и был до крайности удивлен, когда назавтра Федор Васильевич объявил ему, что он принят на заочное отделение.

Могли быть и ошибки. Но я не помню ни одного случая, чтобы Ф. В. Гладков отчислил из института студента или студентку, а они потом посрамили его своими творческими успехами.

Смело и настойчиво проводя подобную «операцию», Гладков был щепетилен и до удивления тактичен с каждым, чья судьба решалась так круто. Он заранее договаривался в министерстве о безотлагательном приеме наших бывших студентов в другие вузы, хотя это была уже середина учебного года, подолгу беседовал с каждым из них, настойчиво доказывая:

— Голубчик, не обижайтесь. К нам вы попали случайно. Пройдет год-два — вы согласитесь со мной. А будет у вас что-либо написано дельное — вот вам моя рука, — он протягивал студенту свою небольшую, чуть вздрагивающую руку, — вернетесь к нам.

Были случаи, к нам возвращались бывшие студенты, но их было два-три, не больше, из 70 отчисленных.

Совершенно непохожим был Федор Васильевич, когда заходила речь о творчески одаренном студенте. Он хорошо отзывался о стихах В. Гончарова, А. Межирова, М. Годенко, о рассказах Семена Шуртакова.

— Стихи у нее живые. Она далеко пойдет, — сказал он однажды о Маргарите Агашиной.

Гладков радовался положительной оценке Л. М. Леоновым произведений Н. Евдокимова, В. Ревунова, А. Туницкого и не раз подчеркивал: «Леонов скуп на похвалу».

Прочитав стихи Владимира Солоухина «Колодец», «Кровь», он настолько разволновался, что забыл имя и отчество своего неизменного помощника по учебным делам Василия Семеновича Сидорина и, обращаясь ко мне, сказал:

— Голубчик, позови нашего, ну, как его... Сидорина.

Василий Семенович тоже похвалил стихи Вл. Солоухина и попросил Федора Васильевича прочитать новое стихотворение Григория Поженяна. Гладков прочитал.

— Стихотворение хорошее, скажу я вам, — спокойно говорил он. — Только больно якает. Будто Севастополь отстоял один он, Григорий Поженян.

— И Лева Задов, — вставил В. С. Сидорин, смеясь.

Отношения Федора Васильевича Гладкова и профессора Василия Семеновича Сидорина не всегда были ровными. Я помню случай, когда «ФВ», как мы его называли любя, переходил в атаку. Причем нападал он без всяких предупреждений и отчитывал резко, без стеснений, но затем как-то незаметно успокаивался. Помогало этому, по-видимому, железобетонное терпение Василия Семеновича, его уменье уладить дело и легко, и весело даже там, где думаешь, что вот-вот сорвешься.

Однажды утром наш милый Тарасыч сказал мне:

— К чему же директор велел вынести из актового зала портрет Маяковского и поставить на чердак?

К чему? А кто знает чужие затеи. Разве мне «ФВ» докладывает? Распорядился — и все.

Говорить с Федором Васильевичем о Маяковском было нелегко. Всем известны некоторые детали не всегда уважительного отношения самого В. В. Маяковского к Гладкову, но разве допустимо мстить покойнику? Надо искать выход, способ заговорить о портрете в такое время, когда «ФВ» мог бы выслушать внимательно, не взорваться в гневе, как иногда бывает.

Я решил для подкрепления взять Василия Семеновича. Мы вошли к директору в кабинет и сначала заговорили о чем-то другом. Федор Васильевич был в очень хорошем настроении, сказал нам, что он вчера хорошо поработал, похвалил весеннюю оттепель, так рано наступившую в Москве. Словом, все шло отлично.

— На вас обижаются студенты, Федор Васильевич, — сказал я, выбрав, по моему мнению, удобный момент. — Зачем, говорят, портрет Маяковского выбросили на чердак?

— На чердак? — удивился он. — Впервые слышу. Я советовал перевесить его из центра актового зала, чтобы не выпячивать, а на чердак... Это чей-то фокус.

Без труда и волнений мы договорились: портрет В. В. Маяковского снова водворить на прежнее место, а чтобы не было кривотолков, директор института на ближайшем студенческом собрании выступил со своими воспоминаниями о В. Хлебникове и В. Маяковском.

Воспоминания Федора Васильевича не лишены были некоторого налета огорчений, разочарований, которые ему как редактору журнала «Новый мир» доставлял в свое время В. В. Маяковский, но общий тон выступления был доброжелательный.

Горячий и вспыльчивый по натуре, Федор Васильевич на редкость был чуток и мягок, когда речь заходила о человеке, достойном уважения. Помню, мы заговорили с ним о Константине Сергеевиче Шамбинаго, глубокоуважаемом профессоре, докторе филологических наук, преподававшем у нас, в ГИКе и в Педагогическом институте имени В. Потемкина.

— Чудесный человек, — сказал о нем Федор Васильевич, — великолепный знаток отечественной литературы, истории.

Я рассказал несколько смешных историй. Федор Васильевич от души посмеялся над чудачеством профессора, когда он, к примеру, придя к нам на лекцию, спрашивал:

— Голубки́, это ГИК или педагогический?

— Финансовый! — бывало, крикнет какой-нибудь остряк-самоучка, и семидесятипятилетний профессор вскинет вверх свои густые поседевшие брови и отрежет:

— Невеждой будете, молодой человек, как Алексей Толстой.

Разумеется, профессор шутил, и мы неистово, горячо смеялись.

С неослабным вниманием Федор Васильевич выслушал мой рассказ о мужестве К. С. Шамбинаго в суровые дни, когда гитлеровцы бомбили Москву.

— Голубки́, прятаться пойдем или будем продолжать? — не раз спрашивал профессор, оборвав на минуту лекцию, и студенты достойно отвечали:

— Будем продолжать!

Воздушная тревога не мешала лекциям К. С. Шамбинаго.

В связи с предстоящим 75‑летием К. С. Шамбинаго руководство Литинститута приняло решение ходатайствовать о представлении его к правительственной награде.

На фронте мне, как начальнику штаба части, не раз приходилось оформлять наградные документы, а здесь, в гражданских условиях, я впервые участвовал в таком большом и волнующем деле. Даже не верилось: неужели наградят?

И вдруг в один погожий летний вечер всем известный диктор читает Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении профессора К. С. Шамбинаго орденом Трудового Красного Знамени.

Первым позвонил в институт Ф. В. Гладков и