портом Пьомбино и Римом, с машиной что-то происходит. Либо она бесследно исчезает средь бела дня, либо вообще взрывается к черту при большом стечении народа, прямо у разгрузочной рампы какого-нибудь знаменитого римского музея…»

«Вот это совсем другое дело, – решил Сиверов. – Вот это уже скандал, да какой! Русские в ярости из-за погибших картин, а итальянцы – из-за террористического акта, осуществленного посредством российского грузовика, который они из глубокого уважения к партнерам пропустили на свою территорию практически без таможенного досмотра».

«Да, – подумал он, вынимая из кармана мобильник и рассеянно подкидывая его на ладони, – это они хорошо сообразили. Мы до этого, честно говоря, не додумались. Мы ждали нападения в море, но это… Да и кто же мог предположить, что у них хватит наглости действовать на чужой территории как у себя дома, да еще и так отчаянно!»

Он с сомнением посмотрел на телефон. Федор Филиппович, наверное, спит, время-то – два часа ночи! И потом, к чему этот звонок? От него, агента по кличке Слепой, как всегда, требуется результат, а не подробные и регулярные доклады о каждом сделанном шаге. Подумаешь, пришил парочку албанцев, которые, в свою очередь, пришили парочку украинских ментов… Тоже мне, событие!

Он решительно спрятал мобильник и сгреб в кучу собранное в машине и вокруг нее оружие. Его оказалось много: три автомата, не считая того, что был у Всеволода Витальевича, и четыре пистолета Макарова – целый арсенал, говоривший о том, что албанцы готовились к нападению очень тщательно, не слишком рассчитывая на табельные милицейские стволы. «Вот будет праздник на таможне, если мы предъявим все это богатство!» – подумал Глеб, выбираясь из машины.

Всеволод Витальевич задумчиво курил, привалившись задом к округлому пластиковому бамперу «мерседеса». Автомата при нем уже не было. Он окинул напарника с его добычей равнодушным взглядом и вяло поинтересовался:

– И куда ты прешь все это говно?

– Не на дороге же оставлять, – повторил Глеб. – Доедем до какого-нибудь лимана – утопим к чертовой матери, и все дела.

– А ментам сдать не лучше?

– А ты подумал, что мы им скажем? И главное, сколько времени нам придется с ними разговаривать? Докажи, что ты не верблюд…

Водитель глубоко затянулся сигаретой и искоса, с прищуром посмотрел на Глеба.

– Ничего не видели, ничего не слышали? Ничего не было, так?

– Примерно так, – согласился Сиверов, влезая в кабину и с лязгом сваливая груду вороненого железа в спальник. – Ну что, поехали? – добавил он, садясь за руль.

Всеволод Витальевич молча пожал плечами, стрельнул окурком в темноту и полез в кабину. Глеб включил передачу, немного сдал назад, до отказа вывернул руль влево и аккуратно вывел тяжелый грузовик на дорогу, объехав оставшуюся на обочине милицейскую машину.

Глава 12

Тарасюк стоял, привалившись широким, плотно обтянутым форменными брюками задом к капоту служебной «Волги», и мрачно курил, наблюдая за разгрузкой. Огромный, как многоквартирный жилой дом, черный сухогруз стоял у стенки, и Степану Денисовичу была хорошо видна строчка белых с рыжими потеками ржавчины иероглифов, обозначавших, надо полагать, название судна.

В свете мощных прожекторов ворочались стрелы портовых кранов, пронзительно верещали звонки, лязгало железо, гудели электромоторы; по причалу беспорядочно метались резкие, какие бывают только ночью при сильном искусственном освещении, чернильно-черные тени и сновали взад-вперед, плюясь клубами черного дыма из выхлопных труб, оранжевые и желтые автопогрузчики – поддевали на рога очередной поддон с одинаковыми белыми мешками, лихо разворачивались на месте и катились через лабиринт лежащих штабелями под открытым небом менее ценных грузов к пандусу таможенного склада. Такелажники сипло орали, перекрикивая портовые шумы, и размахивали руками в испачканных мазутом брезентовых рукавицах, подавая сигналы, понятные только им и крановщикам. В последнее время им начали выдавать портативные рации или, как их называют американцы, «уоки-токи», но такелажники, особенно те, что работали в порту раньше, до его закрытия, по укоренившейся привычке предпочитали управлять действиями крановщиков по старинке, жестами.

Степан Денисович уронил под ноги коротенький окурок, рассеянно растер его по бетону подошвой ботинка и сейчас же закурил снова. Под пронзительное верещание звонка из недр грузового трюма поднимался очередной груз – четыре нагруженных белыми мешками деревянных поддона, схваченные вместе прочными стальными тросами. Взвыл электромотор, стрела крана плавно повернулась, и груз, покачиваясь, начал опускаться туда, где уже стояли готовые принять его такелажники.

Белых мешков, каждый из которых с виду тянул килограммов на двадцать, было много. По подсчетам Тарасюка, который знал толк в этом деле, ими можно было под завязку загрузить не просто фуру, а целый автопоезд, то есть фуру с прицепом.

– Любуешься, Степа? – послышался у него за спиной знакомый голос.

Тарасюк вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Перед ним стоял начальник службы безопасности Гавриленко. За всем этим шумом было легко остаться никем не замеченным, даже подъехав к причалу на танке. Но начальник, разумеется, приехал не на танке, а на своем служебном «шевроле» – огромном, черном, неизменно вызывавшем у Степана Денисовича приступы зависти, такой же огромной и черной, как этот чертов американский драндулет.

– Да уж, любуюсь, – с неопределенной интонацией ответил Тарасюк, пожимая начальству руку. – А вам тоже не спится?

Ладонь у Гавриленко была маленькая, пухлая и мягкая, как у женщины, и это служило дополнительным источником неприязни, которую Степан Денисович испытывал к своему шефу.

Начальник тоже закурил и, задрав голову, посмотрел на качающиеся в черном ночном небе ярко освещенные поддоны с мешками.

– Какой уж тут сон, – сказал он, задумчиво наблюдая за слаженной работой такелажников. – Полвека на свете прожил, всякого навидался, но такой кучи наркоты не видел. Смотри, Степан Денисович, любуйся! Кто бы мог подумать, что геморрой выглядит именно так?

– И что его может быть так много, – поддакнул Тарасюк.

Это был один из тех редчайших случаев, когда он даже мысленно полностью согласился с шефом. Вот уж, действительно, геморрой!

– Вот что, Степан Денисович, – уже другим, деловым, начальственным тоном сказал Гавриленко. – Как ни крути, а теперь за эту кучу дерьма отвечаем мы с тобой – ты и я, персонально. Я говорил с Минздравом, они обещали забрать свое добро поскорее. Но, сам знаешь, в таких делах скоро – это не меньше суток. Покуда все