– Я имею в виду, что бывают вещи важные,но вполне материальные, которые можно похитить. Допустим, отобрать копье уубитой валькирии, чтобы не смогла воплотиться новая. А существуют вещиглобальные, которым сложно повредить даже при огромном желании. Скажем,рассвет. Как его уничтожишь? С топором за ним гоняться? – пояснила Гелата.

– Зачем же мы тогда ее охраняем? –Ирка вспомнила мгновенно вспыхнувший прямоугольник света с лестницей иподумала, что да, действительно, такое не украсть.

Она ощущала себя вконец сбитой с толку.

– Ты думаешь, просто так у валькирийкомната здесь? Фулона не знала, куда вложить деньгу, и говорит себе: а куплю-кая комнатку в Питере, – хихикнула Гелата. – Нет, дорогая моя!Валькирии охраняли это всегда! Хоть раз в день, но здесь обязательно появлялсякто-нибудь из наших и смотрел, все ли в порядке.

– Все равно не понимаю!

Гелата спрыгнула с подоконника, чтобы слюбопытством заглянуть в шкаф. На месте ей как всегда не сиделось. Хотелось всетрогать, поправлять и наводить порядок. Правда, в комнате с минимумом мебелиразвернуться было негде, и это удручало.

– Рано или поздно поймешь! Ты ведь что-товидела, хотя бы мельком, не так ли? По глазам вижу, что видела, иначе я вообщене начала бы этот разговор. А раз видела, то, значит, достойна была!.. Иначе быя чок-чок, молчок, на язык замочек, а на губы задвижку! – заявила она.

Ирка закрыла глаза и вновь увидела трепетный,все пронизывающий свет, мягко разливавшийся в утреннем сумраке сырого города.Свет неназойливый, согревающий все существо, вливавшийся не только в одни зрачки,но в тело и в душу. Свет, который оставался с тобой до тех пор, пока ты былдостоин быть с ним и желал этого.

– Если совсем коротко, то на площадкеначинается прямая лестница из человеческого мира в Эдем! Ты понимаешь, как этоважно? Уничтожить лестницу нельзя, но можно осквернить. Каким унижением этобудет для всех, кому дорог свет! Какое торжество для врага, плюнувшего в самуюдушу!

В голосе Гелаты прозвучало такое неподдельноеи глубокое негодование, что в комнате Инги Михайловны проснулась и заскулиласобака.

Звук этот отвлек подмосковную валькирию, и онауже более спокойно, совсем по-деловому сказала:

– В общем, эта лестница существовалаздесь всегда, еще до Питера. Если разобраться, то и сам Питер возник здесьиз-за нее. Осознают это люди или нет, все они неосознанно тянутся к свету.Может, дерево и не знает, что на свете есть солнце, но листья и ветки все равнок нему тянутся.

– А как же выход к Балтийскомуморю? – осторожно спросила Ирка, в мозговой копилке которой забренчалиизлишки образования.

Однако Гелата была настроена категорично.

– Нечего пудрить мне мозги! Выход кБалтийскому морю можно было прокопать и где-нибудь в другом месте, –сказала она небрежно.

– Прокопать? Ты считаешь: егопрокапывают? – растерялась Ирка, однако мысль Гелаты уже пронесласьдальше.

– А знаешь что, одиночка! Иди покапокарауль, а я пирожок какой-нибудь нам забацаю. Муки хоть стакан наскребется?

– Не знаю, – сказала Иркарастерянно.

Подмосковная валькирия уставилась на нее снедоумением.

– Как это не знаешь? Или ты на диете, илидома вообще не питаешься? – спросила она подозрительно.

– Мне Багров готовил, – ответилаИрка.

Большого значения еде она не придавала. Этасторона жизни всегда казалась ей чем-то второстепенным. Не жить для того, чтобыесть, но есть, чтобы жить.

Но, очевидно, так считали не все. ОруженосецГелаты нездорово гоготнул и тотчас схлопотал от хозяйки в бок локтем.

– А когда Багрова не было, ктоготовил? – с подозрительной мягкостью уточнила Гелата.

– Антигон.

Подмосковная валькирия предусмотрительнолягнула оруженосца, губы которого начали расползаться.

– М-да… Когда мужики готовят – этотрагедия. Бедным женщинам только и остается, что брать в руки отбойный молотоки спускаться в шахты! – сказала она удрученно.

* * *

– Ты не считаешь, что это пора вернуть наместо? – спросил Меф.

Местоимение это заключало в себе Антигона, дотого прижившегося в питерской резиденции мрака, что он успел тяпнуть за палецУлиту и схлопотать персональный пинок от Арея, которого обозвал «злюнчиком».

Дафна не возражала. Меф отловил Антигона изакинул в багажник к Мамаю. Где искать Ирку, они уже знали от Эссиорха.

Сегодня Мамай впал в другую крайность,пенсионерскую. Он приехал на старенькой, очень аккуратной «шестерке» и ехалмедленно-медленно, до того дотошно соблюдая все правила, что на всякомпешеходном переходе стоял по пятнадцать минут, терпеливо ожидая, пока люди,собиравшиеся перейти дорогу, выйдут из дома.

Позади его машины собирались огромные гудящиехвосты. Несколько раз водители, которых Мамай особенно довел, выходилиразбираться, но терялись по дороге.

– Зачем он это делает? Радиприкола? – удивился Меф.

– Где ты видела комиссионера, которыйделает что-то ради прикола? Тут другой расчет. Люди злятся, а он смрадом ихзлобы подпитывается. А вот сейчас давай с тобой попробуем любить Мамая, ипосмотришь, что будет, – задорно шепнула Дафна.

И в самом деле: стоило ей, а потом и Мефусосредоточиться и про себя начать думать, какой Мамай хороший, надежный,добрый, и сколько испытаний ему пришлось вынести на Куликовом поле и во времяпанического бегства, и как безрадостна была его остальная жизнь, вплоть доубийства генуэзцами, как хан по-звериному зарычал, несколько раз ударилсяголовой о руль и, рванув с места на красный свет, пересек оживленный проспектсо сплошным движением.

– Ну вот тебе и наглядный пример! –без тени удивления сказала Дафна.

– Почему так? Почему он так боитсялюбви? – озадачился Меф.

– Это не ужас. Это досада и лютаязависть, потому что сам он любить не может. Наша любовь жжет и гонит любогокомиссионера, а страх, наоборот, приманивает.

Буслаев кивнул, принимая это к сведению. Онбыл не в настроении. Вчера Арей заставил его отжаться такое количество раз, чтопод конец Мефа едва не стошнило. Он точно не помнил, сколько раз отжался,потому что после шестисот суммарных отжиманий впал в глубокий арифметическийкретинизм и затруднился бы даже пальцы на одной руке пересчитать без ошибки.

А тут еще в самом конце, когда Арейболее-менее смилостивился, Меф имел глупость проворчать: