своего сына Чезаре. Политика Борджа была нацелена на создание могущественного светского государства в Средней Италии. Все их противники бежали или погибли. Чезаре Борджа, величайший душегуб и предатель, считавший притворство, обман, измену своим правом, долгом и доблестью, однако же, обращал на себя надежды лучших людей Италии. Видя в нем будущего объединителя Италии, они восхищались им, желали ему успеха, содействовали ему[314]. Неизвестно, как сложилась бы история в XVI веке, если бы в один прекрасный день 1503 года отец и сын не отравились одновременно, выпив по ошибке вина, приготовленного ими для одного богатого кардинала. Александр VI умер, Чезаре выжил, бежал из Рима и, возглавив отряд наемников[315], погиб в мелкой стычке в Испании.

По размеру третьим, но по богатству, мощи и стабильности первым среди итальянских государств стояла олигархическая Венецианская республика[316] — «августейший град Венеция, ныне единственная обитель свободы, единственное прибежище чести, единственная гавань для тех, чьей жажде спокойной жизни угрожают повсюду тираны, бури войн и постоянных потрясений, град, обильный золотом, но еще более славой, сильный своим могуществом, но еще более добродетелью, прочный своими мраморными фундаментами, но еще более того гражданским согласием, защищенный солеными волнами, но еще более мудростью своих Советов». Так писал в 1362 году гость республики — Петрарка[317]. Ровно через сто лет граждане Венеции постановили именовать ее Serenissima — «Светлейшая», «Спокойнейшая».

Баснословное богатство Венеции основывалось на морской торговле с Востоком, в которой венецианцы, победив в 1381 году Геную и утвердив свою гегемонию в Средиземном море, не знали конкуренции, на доходах от заморских колоний и на изготовлении предметов роскоши — бархата, стекла, зеркал. Турецкая экспансия, открытие в 1492 году Америки и в 1497–1499 годах морского пути в Ост-Индию — все эти удары скажутся на торговом могуществе Венеции в XVI столетии, но и они не подорвут накопленного веками благосостояния ее граждан.

Гарантами непобедимости Республики св. Марка были не только ее мощный флот и искусная внешняя политика, но и патриотизм граждан, их ответственность, умение ставить общественные интересы выше личных. «Прежде всего мы венецианцы, а потом уж христиане» — эта поговорка помогает понять как то, что за границей каждый из них был добровольным шпионом своего правительства, так и изумлявшую современников религиозную терпимость венецианцев. Их праздники, приуроченные к церковному календарю, в первую очередь утверждали государственную доктрину, которую нынешние исследователи именуют «венецианским мифом». Великая историческая миссия Венеции как одной из трех, наряду с империей и папством, главных мировых сил и представление о Венеции как об идеальном государстве, оплоте гражданских свобод, — две основные идеи «венецианского мифа»[318]. Держались венецианцы гордо и презрительно. Вся Италия им завидовала и ненавидела их, стремилась их уничтожить — и не могла их одолеть.

Стабильность Светлейшей обеспечивалась безупречно налаженным государственным механизмом. Его основой был Большой совет, в состав которого входили только представители могущественного торгового патрициата (нобили — 1400–1600 человек). Законодательный орган (сенат, насчитывавший 300–400 человек, чьи решения и постановления утверждались Большим советом) и органы исполнительной власти (дож, главы посольских миссий, адмирал, губернаторы, канцлеры провинций) формировались только из членов Большого совета. Из сенаторов образовывалась Коллегия, а из нее — судебный трибунал, Кваранция. Над Кваранцией стоял Малый совет, а на вершине пирамиды — могущественный Совет Десяти[319].

За невмешательство во властные структуры и в политику тем сословиям, которые не входили в список членов Большого совета, — купечеству, чиновникам, врачам, адвокатам, ремесленникам — обеспечивался уровень жизни, какой в других странах им бы и не снился. Светлейшая выплачивала пенсии даже наследникам умерших. Поэтому венецианец не бегал от властей. Не теряя достоинства, являлся он в суд, уверенный в справедливости судей и зная, что, даже если его вина будет доказана, республика позаботится о его семье.

Другой гарант венецианской стабильности — тотальный надзор. Осведомители получали пожизненную пенсию. Но работы у них было немного: большие торговые предприятия, путешествия, частые войны с турками, а у нобилей непосредственное участие в управлении государством уничтожили в венецианском обществе праздность — почву политического вольнодумия. Сами венецианцы осознавали стабильность как главное преимущество своего государства над всеми другими и полагали, что они достигли ее благодаря совершенству своей конституции и умению поддерживать общественное согласие.

Возрождение в Венеции запаздывало, потому что венецианцы были слишком практичны и современны, чтобы упиваться изящной словесностью и классической древностью. До последней четверти XV века гуманизм занимал в их жизни скромное место.

Четвертым по обширности было герцогство Миланское. Богатство Милана — города, обремененного тяжелыми податями, без сильных гильдий, без гражданских свобод, — зиждилось на производстве мануфактуры, доспехов и оружия[320]. До 1447 года здесь правила династия Висконти. Последним из них был герцог Филиппо Мария — человек незаурядный, которого страх потерять власть превратил в жалкого деспота, годами не выезжавшего из замка в город и ежечасно ждавшего измены, яда, убийства[321]. После его смерти настало смутное время аристократической республики. Через три года народ, уставший от свар нобилей и истощенный осадой, которую вел зять покойного герцога кондотьер Франческо Сфорца, открыл перед последним ворота.

Непобедимый Франческо был живым воплощением человеческого идеала Кватроченто. Воин, проведший бо́льшую часть жизни в походах, он верил в собственный здравый смысл и своим возвышением был обязан только себе. Он был милостив, великодушен и красноречив. Солдаты его обожали. Его слава и авторитет были таковы, что, случалось, неприятельское войско при виде его слагало оружие и, обнажив головы, преклонялось перед ним как перед «отцом всякого воинства». Когда он въехал в Милан, толпа не дала ему сойти с коня и на руках донесла до собора. Лейб-медикам, астрологам, шпионам, шутам и смазливым пажам, окружавшим трон его предшественника, пришлось искать пропитание в других местах. Став герцогом, он вел только оборонительные войны. Он не интересовался наукой и искусством, но дружеский пример Козимо Медичи заставил его приглашать гуманистов в воспитатели своих детей и поощрять строительство[322].

Между 1460 и 1464 годом служивший в Милане флорентиец Антонио Филарете, ювелир и архитектор, спроектировал новую столицу герцогства — Сфорцинду. Звездообразный план города был рассчитан на удобство маневрирования войск. Думая о живописцах, какие были бы достойны украсить Сфорцинду, Антонио назвал представителей флорентийской школы — Мазолино, Мазаччо, Фра Анджелико, Доменико Венециано, Андреа дель Кастаньо, Паоло Уччелло и двух нидерландцев — Яна Ван Эйка и Рогира ван дер Вейдена. Североитальянским знаменитостям — Якопо Беллини, Пизанелло, Скварчоне, даже Мантенье — доступ в этот идеальный мир был закрыт[323]. Облеченный в форму романа проект Филарете читал герцогу вслух. Когда он дошел до расчетов, согласно которым предстояло окружить новый город стенами