Собора 1439 года на флорентийцев произвел сильное впечатление девяностолетний греческий богослов и философ Гемист Плифон, с юношеским пылом рассуждавший о «платоновских таинствах». Конечно, и Козимо слушал его. За два года до смерти Козимо оказал покровительство молодому философу Марсилио Фичино, заинтересовавшему его идеей примирения древнеязыческой мудрости с христианством на почве неоплатонизма. Козимо подарил ему тома Платона и имение в Кареджи близ своего собственного, чтобы чаще видеться с Марсилио. Тот принялся переводить мудрецов, которых считал предшественниками Платона, — Орфея, Гермеса Трисмегиста, Пифагора, Зороастра. В общении гуманиста с его покровителем родилась мысль о создании Платоновской академии. Старый Козимо распознал в Фичино мыслителя, который отчасти определит духовный облик эпохи и поможет семье Медичи сыграть престижную роль покровителей Академии[337].

В 1469 году народ признал правителем Флоренции двадцатилетнего внука Козимо — Лоренцо. Гуманисты были от него без ума. «Паллада наделила его мудростью, Юнона — силой, Венера — привлекательностью, поэзией и музыкой», — писал Фичино[338]. «Сей муж обладает столь подвижным и живым умом, что кажется пригодным к любой деятельности; меня особенно в нем восхищает то, что, несмотря на постоянную чрезвычайную занятость государственными делами, он всегда и поговорит, и поразмыслит об ученых предметах», — подхватывал философ-аристократ Пико делла Мирандола[339]. Полициано особенно хвалил щедрость и великодушие своего патрона[340].

Был в жизни Лоренцо один страшный момент. Недовольство олигархов затянувшимся господством Медичи, раздуваемое Сикстом IV, прорвалось в 1478 году в заговоре банкиров Пацци. Лоренцо оказался на волос от гибели, его брат Джулиано был убит. Разъяренная толпа растерзала Пацци и их сторонников; их призыву к восстановлению республиканских свобод народ противопоставил клич: «Да здравствует Лоренцо, дающий нам хлеб!»[341] Папа в союзе с королем Ферранте двинул на Флоренцию войска, заявляя, что поднимают оружие не против флорентийцев, а против тирана Лоренцо[342]. Надежных полководцев у Лоренцо не оказалось, войско было слабое. Близился конец Флоренции. Тогда Лоренцо отправился в Неаполь к страшному Ферранте. Он убедил врага в преимуществах всеобщего мира в Италии, и они заключили соглашение о дружбе. Возвращение Лоренцо Флоренция приняла с восторгом: он вернул ей мир, подвергая опасности свою жизнь.

Лоренцо не обладал дедовским гением финансиста, и в торговле ему не везло. Он прекратил торговые дела и стал скупать земли. Образовались владения, которые по доходности и великолепию воздвигнутых там построек достойны были скорее государя, чем частного лица. С его легкой руки участие в турнирах, на которые он не жалел денег, и бегство из города на лоно природы стали новым стилем жизни верхушки флорентийского патрициата, подражавшего обычаям северной аристократии. Эта антиурбанистическая мода совпала с пиком строительной лихорадки в самом городе, когда, по свидетельству современника, «люди были помешаны на строительстве до такой степени, что не хватало мастеров и материалов»[343]. К концу правления Лоренцо Флоренция приобрела уже более привычный нам ренессансный облик.

Под маской благоразумного, уважаемого всей Италией государственного деятеля, без чьего мнения не решался ни один важный политический вопрос, скрывался поклонник Горация, который желал бы всю жизнь наслаждаться коллекциями антиков, поэзией, общением с остроумными гуманистами, красивыми женщинами и веселыми детьми. У него был вкус к маленьким драгоценным вещицам — ювелирным изделиям, античным бронзовым статуэткам, вазам, кубкам, геммам. Жизнь в городском палаццо на Виа Ларга еще не отлилась в те тяжеловесно-церемониальные формы, которые стали нормой монархических дворов только в следующем столетии[344]. «Веселей лови мгновенье! Кто ж за завтра поручится?» — звучал по всей Флоренции припев сочиненной им карнавальной песни. Эта песенка выражала господствовавшее умонастроение.

Умирая, Лоренцо просил, но не получил благословения у фра Джироламо Савонаролы, приора доминиканского монастыря Сан-Марко, чьи проповеди вот уже два года будоражили Флоренцию. «Вся ваша свинская жизнь, — говорил фра Джироламо флорентийцам, — проходит на постели, в сплетнях, в прогулках, в оргиях и разврате»[345]. Утверждая, что Бог открыл ему близящиеся кары, он призывал к покаянию и к отречению от мирских благ, произносил жгучие инвективы против тирании Медичи и внушал слушателям, будто они сами отмечены Богом для установления Царства Божьего на земле. Взывая к обновлению Церкви в духе первохристианского бескорыстия и кротости, он захлебывался от ярости при имени Александра VI, за что тот тоже возненавидел его. Он пророчил пришествие французского короля, избранного Богом, чтобы мечом очистить Церковь и изгнать тиранов из Италии[346]. Когда Карл VIII приблизился к Флоренции, Пьеро Медичи, сыну Лоренцо, не оставалось ничего лучшего, как заключить с Карлом мир, откупившись контрибуцией. Едва Карл двинулся на Рим, флорентийцы изгнали Пьеро, восстановили республику и избрали Большой совет в составе более тысячи человек. Большинство в Совете принадлежало верным Савонароле «плаксам», как презрительно окрестили их приверженцы олигархии и друзья Медичи.

В борьбе за власть фра Джироламо перешел к диктатуре. Город кишел его шпионами и доносчиками. Организованная им ватага мальчишек врывалась в дома и экспроприировала предметы «суеты». В последний день карнавала их добычу свозили на площадь Санта-Кроче, где уже высилась ступенчатая пирамида. На две верхние ступени ставили картины; на третью складывали лютни, арфы, шахматные доски, карты; четвертую отводили модным платьям, украшениям, духам, косметике, зеркалам, вуалям, парикам; пятую уставляли драгоценными манускриптами, в том числе сочинениями Петрарки и Боккаччо; у основания клали маски, фальшивые бороды, маскарадные костюмы. И все это сжигали под пение, звуки труб и звон колоколов, а затем кружились в танце с оливковыми ветвями[347].

Отсутствие спроса на предметы роскоши лишило работы художников и ремесленников-прикладников. Профранцузская ориентация привела республику к политической и экономической изоляции. Начался голод. Популярность пророка стала падать, олигархи вытеснили «плакс» из управления[348]. В 1498 году Александр VI отлучил от церкви Савонаролу и потребовал его ареста. За неповиновение папа грозил Флоренции интердиктом. Отлучение ожидало всякого, кто осмелился бы говорить с фра Джироламо или слушать его. Синьория запретила Савонароле проповедовать, он укрылся в своем монастыре. Толпа, для которой он стал козлом отпущения, взяла монастырь штурмом, и он был схвачен. Подвергнув его пыткам, было уже нетрудно составить обвинение в ереси. Савонаролу повесили, его тело сожгли на площади Санта-Кроче, а пепел бросили в Арно[349].

Золотая середина

В XIV веке главной функцией искусства стало изобразительное повествование — создание «историй». Осуществлялась она по преимуществу в монументальных росписях и алтарных картинах с библейскими сюжетами. В скульптуре доля «историй» была гораздо меньшей. Это было вызвано в первую очередь принципиальным отличием скульптурного изображения от изображения плоского.

В круглой скульптуре пластический образ живет в границах своего тела. У него нет ни своего конкретного места действия, ни обстоятельств