УБОРЩИЦА: Почему? Не выходить не запрещается… Вы ж заплатили… Вы там грязь не нанесли? А то проверят, мне нагоняй будет…

ОКСАНА: Нет. «Грязи» нет. У меня справка. Я показывала.

Разбуженная Оксана, под окном, на котором досыхают брюки и куртка, укладывается в кресле спать дальше…

Оксана выходит из своей комнаты в коридор…

ДЕЖУРНАЯ ПО ЭТАЖУ: Вам не туда! Это черная лестница, там закрыто.

ОКСАНА: Ой! Это я как в Чернобыле в общежитии иду… Памяти не стало совсем.

ДЕЖУРНАЯ (уборщице, сидящей рядом на низеньком диванчике): Вот сумасшедшая из Чернобыля!

УБОРЩИЦА (с сожалением качает головой): Такая молодая… А ей же еще рожать…

ДЕЖУРНАЯ: Здесь, в отеле? Только не на моем дежурстве!

УБОРЩИЦА: Да не… Я вообще…

ДЕЖУРНАЯ (с облегчением): А-а, вообще… (Презрительно.) Вообще – они уже не… (Брезгливо кривит рот и начинает что-то шептать на ухо уборщице.)

Эхо в просторной гостинице, усиливая, доносит все ее слова – к Оксане, замершей этажом ниже…

ОКСАНА: Всенародное внимание… Спасибо огромное. Съехать бы отсюда… Куда?

Комната общежития уютно обжита человеком. Полированный стол, под побеленной стеной – узкая кровать с металлическими перилами. Всю противоположную стену, от пола до потолка, занимают книги.

В белых дверях щелкает замок – и из темного коридора Сергей переступает порог. Ставит дорожную сумку возле себя, закрывает дверь, осматривается вокруг…

Проводит по столу пальцем – на слое пыли остается след… В прозрачной колбе недопитый чай высох, зацвел, и плесень уже тоже высохла. На полу лежат линии пыли, которая высыпалась из потолка, из межплитных щелей… Пауки наплели сети по углам, в оконном проеме… Как быстро все пустеет без человека…

Идет к окну, открывает его. Берется за веник, идет через коридор в «санблок» – намочить веник в грязной раковине умывальника.

Открывает кран…

– Черт побери!

Нет воды. Ржавый пустой воющий звук…

– Р-р-р-рота-а-а – па-а-а-адйом!

Сергей открывает глаза.

Часы – к глазам…

6.00.

Внутренне собирается – вставать…

…И вдруг вспоминает – ОН УЖЕ НЕ В ЛАГЕРЕ! И сладчайшая улыбка вспархивает на его лицо!

Он лежит в одежде – все в той же мятой клетчатой рубашке – на газетах, расстеленных на голом матрасе. Матрас – на полу, на подложенных газетах. На голой сетке кровати рядом – стопка чистого постельного белья.

Под головой Сергея вместо наволочки тоже лежит газета. Большой жирный заголовок – «Герои Чернобыля».

В «санблоке» Сергей крутит кран. Воды нет. Ругнувшись, он делает «сухое умывание» – протирает глаза.

Достает из своей дорожной сумки изрядный мешок защитного цвета.

Высыпает из него в темный полированный стол…

…огромную кучу белых прямоугольников-писем.

Сортирует их – так же методично, как в ленкомнате сортировал документы на дозы…

Море писем… Постепенно разделяются на кипы, стопы и отдельные письма… Наконец – в несколько больших благоустроенных кучек.

Вкладывает крайнюю кипу в полевую офицерскую сумку. Кладет туда же респиратор.

На выходе хлопает себя по лбу и выкладывает респиратор.

Идет по родному городу. Выделяется из толпы своей нездешностью – и этим похож на коренного чернобыльца, которого он видел когда-то на улице его родного Чернобыля. Гражданская одежда на нем сидит как чужая. Короткие выгоревшие волосы, крепкий загар лица, кистей жилистых рук… Оглядывается вокруг, как будто он впервые в этом городе. Рука привычно лежит на ремне полевой сумки на боку.

Сергей разносит письма по городу. Мелькают улицы, дома, подъезды…

Старые строения центра, одноэтажный «частный сектор», новостройки – ободранные подъезды, закопченные лифты…

Кнопки самых разных звонков… Открываются двери. За ними – лица людей, самых дорогих для разведчиков, которые сейчас в БРДМах едут по зоне в Чернобыле…

…И звучат, звучат знакомые нам голоса из писем – «Дорогая Люда! Дорогие папа и мама! Дорогие… Дорогие…» Из писем, дошедших-таки из Чернобыля до этих самых родных людей… Они дошли – потому что их донесли.

В «санблоке» вечером Сергей открывает кран…

Шипение… Которое сразу же стихает. Словно отходит душа умирающей воды.

Не раздеваясь, Сергей падает спать – на матрас, застеленный газетами «ГЕРОИ ЧЕРНОБЫЛЯ».

Сергей пробует кран. Воды нет. Делает утреннее умывание – вынужденно сухое. Кладет в сумку последнюю пачку писем. Перед дверью останавливается, сосредоточенно вспоминает – не забыл ли чего? Привычно берет со стола респиратор…

Радостно чертыхнувшись, оставляет его на месте.

…Два гигантских арбуза на столе.

Стол – в центре казармы, заполненной мужчинами. Это пересыльный пункт; через него пролегает дорога в Чернобыль – и дорога из Чернобыля: обратно, домой.

У стола – полнокровный, крепкий мужчина, похожий на сельского учителя, лишившегося на время необходимости выглядеть строго.

ПЕРВЫЙ: Мужики, налетай! У кого нож есть большой?

ВТОРОЙ (с сожалением): Да тебе же самому ничего сейчас не останется!

ПЕРВЫЙ: Есть арбуз одному?!

ТРЕТИЙ (смеется): Для этого дела нужна компания… Это как выпить.

ВТОРОЙ: А почему арбузов два?

ПЕРВЫЙ: Да разве одним наешься?

Мужчины толпятся у стола – в расстегнутой форме, голые по пояс, в сапогах и босые, кто еще в штатском, кто с загорелым в Чернобыле лицом, а какой-то горожанин еще совсем бледный, – уминают за оба уха арбузы…

Красная, брызжущая жизненным соком плоть спелого арбуза…

Голый до пояса Сергей с полотенцем на плече идет мимо этого банкета. Берет кусок. Пробует – так, словно это не обычный арбуз, а какой-то суперэкзотический фрукт из совершенно другого мира. Из другого космоса…

В амбаре – складе пересыльного пункта – пыльный воздух пронизывают тонкие лучики из дырочек в крыше. Гора вещмешков цвета хаки высотой чуть ли не под самую крышу барака. «Апофеоз войны»[29]…

Сергей, уже в слежавшихся джинсах и клетчатой рубашке, широко размахивается и со всей силы швыряет вещмешок со своим армейским обмундированием! Темно-зеленая сумка с лямками, вращаясь, перелетает за хребет горы…