Она молча кивнула и снова закусила губу с досады. Идиотка! Мечтательница! Она была, есть и останется для него только товарищем по работе, не более того.

– В общем, ты вряд ли права, Маша, в своих подозрениях.

– Почему? – Ее душе стало еще больнее.

– С утра мне позвонил Денисов и сообщил, что посмертная записка помощницы Гришина была написана на той же бумаге, что и письма предполагаемого отца Ларисы.

– Вот! – просияла она тут же.

– Погоди радоваться, Проворова, – осадил ее майор. – Написана записка была собственноручно – Любой. Никаких синяков на ее теле, свидетельствующих о насильственной смерти, не обнаружилось. Те синяки, которые нам показал Данила Смирнов, оказались старыми. След, якобы от инъекции, имел врожденное происхождение. Мать подтвердила. Далее… В ее крови был обнаружен препарат от бессонницы, но не в тех дозах, от которых умирают, и этот препарат Любе выписывал доктор. Ничто, понимаешь, ничто не указывает на убийство. Полковник велел оформлять это дело как суицид.

Они помолчали. Маша замерзла, стоя рядом с машиной. Ей хотелось уже завести ее, согреться и уехать, а по дороге хорошо подумать. Чекалин сбил ее с толку, перемешал все, что она придумала. Требовалась сортировка. Срочно!

– Что тебе не нравится, Леш? – спросила она, еле шевельнув посиневшими от холода губами.

– Да мне вроде все нравится, – он неуверенно улыбнулся и провел рукой по волосам. – И главное забыл… Такая бумага была обнаружена в неограниченном количестве в общине. Лариса погибла там. Если нам удастся установить связь Любы с людьми в общине, то… То все сходится. Так что ты доспехами не бряцай, Проворова. А лучше отдохни. Отпросилась, так уж используй.

– Спасибо, – отозвалась она ворчливо. – Записи с камер из двора самоубийцы есть? Что на них?

– Пока не удалось получить.

– Почему?

– Честно? Я так и не понял. Не до этого было. Минувшие сутки почти не спал, вскрывая могильники. – Чекалин прижал руки к свитеру, он ведь вышел на улицу без куртки, и его губы тоже подрагивали. – Если делать нечего, съезди туда, узнай.

– Сделаю, – просияла Маша. – Иди уже, не мерзни, товарищ майор.

Он кивнул, повернулся и быстрыми шагами двинулся к отделу.

– Майор! – крикнула ему Маша вслед.

– Да? – он на ходу обернулся.

– А я все равно буду его подозревать, чтобы вы мне ни говорили.

Она совершенно точно поймала в его глазах что-то схожее с жалостью, но даже не разозлилась. И повторила, заводя машину:

– Все равно!

Светлана Ивановна Чаусова приглаживала перед зеркалом растрепавшиеся локоны. Локоны – громко сказано, подумала она со вздохом. Хилые прядки, которые она каждое утро пыталась накрутить, взбить, придать объема. Иногда выходило, иногда нет. Как сегодня, к примеру. Волосы сбились на макушке, наэлектризовались, липли к высокому горлу теплого свитера. Скорее бы уж весна! Светлана Ивановна осторожными движениями распределила пряди по голове, брызнула на них лаком, подождала, пока высохнет, повторила. Вышло более-менее пристойно. Она со вздохом отошла от зеркала.

Не наградила ее природа пышной шевелюрой. И красоты не дала. Лицо ее было невзрачным, светло-голубые глаза с возрастом сделались почти прозрачными. Морщины вокруг рта залегли глубокими складками, про нижние веки она вообще помолчит. Как муж ее терпит? Почему до сих пор не сбежал к своей молодой любовнице? По подсчетам Светланы Ивановны, их роману было почти три года. Пора бы уже ее Игорьку определиться с выбором.

А, ладно. Пусть поступает как хочет. Она к любому его решению готова. Поначалу было тяжело. Ревела тайком в подушку, улыбалась через силу, делала вид, что верит каждому его вранью. Она и состарилась прежде времени в тот самый тяжелый для нее первый год его тайной связи. Хотелось обругать, ударить, выгнать ко всем чертям. Долго думала, прежде чем приняла решение ничего не предпринимать.

Пусть все идет своим чередом, решила она, получив от Игоря шикарный букет роз к Восьмому марта и щедрый подарок. Виноватым он ей даже больше нравился, ведь он стал более щедрым и терпимым. С некоторых пор – Светлана Ивановна могла в этом поклясться – он возвращался домой от любовницы все охотнее и охотнее. Целовал, обнимал, бормотал какие-то муси-пуси. Лез в кастрюли, задыхался от ароматов, просил покормить. А потом засыпал в кресле перед телевизором с блаженным выражением на лице, которое за три года прорезало морщинами, как старый овраг.

– Он никуда не уйдет от тебя, Светик, – предрекла ее подруга Ляля еще три года назад. – Ты любима им, как старые удобные тапки. Да, молодая баба – это, конечно, здорово! Это как в новые модные туфли обуться. Но!.. Их ведь уже часа через три захочется снять и блаженно шевельнуть свободными пальцами.

– И обуться в старые поношенные тапки, – с горечью добавляла Светлана Ивановна.

– Именно! Так что терпи. Рано или поздно все это закончится. Пылкая страсть поутихнет, захочется твоих котлет и борщей, подремать в кресле перед теликом…

Ляля была очень мудрой. Все получилось почти так, как она предсказала. Но появился один нюанс – с некоторых пор Светлане вдруг стал неинтересен Игорек. Ей стало все равно, вернется он к ночи или останется у нее – своей шлюхи, соврав в телефонную трубку, что переночует в офисе. А однажды она даже обрадовалась, что будет спать одна. И радость эта странно начала повторяться.

В чем дело? В привычке? Или в том самом парне, который с некоторых пор принялся уделять ей внимание?

Он, конечно, был не айс, так себе скорее. До сорока пяти лет дожил, нигде не работая и ни разу не женившись. Но у него было такое звучное красивое имя – Гавр! Он умел красиво о себе говорить, у него ловко получалось приспосабливаться к суровым жизненным реалиям. Он так много понимал в жизни, и она поймала себя на мысли, что все чаще и чаще думает о нем. Даже позволила Ляле в минувшее воскресенье протащить себя по магазинам и накупила себе целую кучу вещей, дав подруге обещание выбросить все старье на помойку.

Гавр, увидев ее в новеньком платье оливкового цвета, просто онемел и произнес на выдохе:

– Потрясающе! Светлана Ивановна, вы выглядите потрясающе!

Она разомлела, что говорить. Выдала ему нужный документ. Гавр ежемесячно что-то оформлял и справки брал регулярно. Он взял бумагу, а потом попросил выслушать его в обеденный перерыв. Она согласилась и даже заварила свежего чаю, надеясь, что он придет с тортиком.

Гавр пришел с печеньем, не самым дорогим, но в красивой коробке. Они попили чаю, и он перешел к делу. Говорил не много, жестко, и все казалось ей правильным. Она кивала, соглашаясь, а потом сделала то, о чем он просил. И лишь пару дней спустя поняла, что натворила.

– Ты совершила должностное преступление, Светка! – покрутила пальчиком у виска Ляля. – И если ты не попадешься с этим своим Гавром, то… То я выпью коньяка за это.