огневицы святого Антония или огненной чумы. Так называли отравление спорыньёй, или, по-научному, эрготизм. Болезнь сопровождалась конвульсивными движениями, напоминающими жуткий танец. Пик эпидемии пришёлся на конец XI века, и папа Урбан в 1095 году приказал основать орден святого Антония, в задачи которого входила борьба со страшным недугом. К XV веку по Европе насчитывалось 370 госпиталей Сан-Антонио, развалины одного из них я видела на днях недалеко от Бургоса. Собственно, всё лечение заключалось в молитве и отпиливании поражённых гангреной конечностей. После смерти пациента всё его имущество переходило к ордену. В 1670 году французский врач Луи Тулье раскрыл причины болезни, а в 1791 году орден Сан-Антонио был упразднён.

Галлюциногенную составляющую заболевания часто связывают со средневековым мракобесием: Крестовые походы, охоту на ведьм, жестокости инквизиции легко объяснить токсическим влиянием спорыньи на мозг. Между прочим, святой Антоний не случайно стал покровителем больных огневицей. Ещё при жизни без всякой спорыньи его часто посещали видения, которые кто-то сочтет типичной галлюцинацией. Ему являлся демон с угрозами и разными непристойными предложениями, и каждый раз Антоний противостоял ему силой веры и слова Христова. Искушения святого Антония запечатлены в загадочных картинах Иеронима Босха, посвятившего ему бо́льшую часть своего творчества. Глядя на творения художника, которые его современники называли не иначе как «адские видения», легко допускаешь, что и он не избежал эрготизма, питаясь ржаным хлебом со спорыньёй.

В Испании XIV века пляску смерти возле кладбищенской церкви танцуют уже не только больные эрготизмом люди, но и обычные здоровые смертные, сопровождая танец песней «Мы все умрём». Тень смерти повсюду. Она объединяет и уравнивает всех: богатых и бедных, старых и молодых, знаменитых и безвестных. Ни одна другая эпоха не отличалась таким навязчивым культивированием образа смерти и настойчивым внушением мысли, что она всегда рядом. Несмотря на это, а может, благодаря этому люди достаточно спокойно относились к её близкому присутствию.

Гораздо больше смерти их ужасала перспектива попасть в ад и понести суровое наказание за свои прегрешения. Поэтому в 1095 году церковью было узаконено полное отпущение грехов для пилигримов, а в случае их смерти во время паломничества отпускались даже смертные грехи. Вряд ли такая индульгенция могла бы стать веским аргументом для сегодняшних пилигримов, идущих по Пути Сантьяго. Но соседство смерти ощутимо и сейчас. По обочинам дороги Святого Иакова встречается много крестов и могил, как древних, так и совсем свежих. Кому-то суждено умереть в пути, и эту тонкую грань между жизнью и смертью видишь воочию почти каждый день, на прокалённой солнцем дороге, в тенистых лесных зарослях, на свистящих горных перевалах. Но трудная дорога не пугает пожилых пилигримов, идущих наравне с молодыми: Педро из Сарагосы – 84 года, это его шестое паломничество за последние десять лет, Джиму из Шотландии – 87, семейной паре из Бельгии – за 90 каждому. Йоко Миокато из Фукусимы было 103 года…

* * *

В Кастроерице меня обгоняет инвалид-колясочник лет тридцати, с задорной улыбкой и мускулатурой древнегреческого атлета.

– Привет! Не знаешь, в этом альберге есть пандус? – спрашивает он.

– Сейчас узнаю. – Я поднимаюсь по трём ступенькам, непреодолимым для его коляски, и обращаюсь с тем же вопросом к госпитальеру.

Шустрый кастилец с маленькими жёлтыми глазками выбегает на улицу и ловко раскладывает откидной пандус.

– Добро пожаловать! – приветствует он атлета. – У меня есть специальная комната для тебя – там будет удобно!

– А для меня?

– И для тебя тоже есть место. – Желтоглазый госпитальер галантно подхватывает мой рюкзак, чтобы отнести в спальню.

У стойки, ставя в креденсиаль печать, мы знакомимся. Парня-колясочника зовут Эмилио, он итальянец. Как и полагается итальянцу, Эмилио сразу же приглашает меня на чашку кофе – я не могу отказать. Его имя звучит как музыка. Его глаза бездонны как альпийские озёра. Он так обаятелен и жизнелюбив, что мне становится стыдно за накатывающую временами хандру. Эмилио родился и вырос в Тоскане, восемь лет прожил в Моранелло – на родине Энцо Феррари, три года назад перебрался в Модену. Бывший спортсмен-гонщик, оказавшись после травмы в инвалидной коляске, он начал жизнь сначала.

Путь Сантьяго Эмилио преодолевает на приспособлении, которое я приняла вначале за велосипед. Впрочем, его можно назвать велосипедом, только ручным: педали приводятся в движение мускульной силой рук, на руле – кнопочное управление. Конструкция-трансформер раскладывается в походный вариант с багажником и складывается в более привычный глазу тип коляски. Эмилио подробно объясняет мне устройство своего транспортного средства, будто это не инвалидная коляска, а обычный велосипед, ну, может быть, не совсем обычный.

– Многие думают, что я разбился в гонке. Нет. За восемь лет, что я работал пилотом-испытателем на заводе Феррари, у меня не было ни одной травмы, не считая синяков и царапин. Годы тренировок, десятки соревнований, тестовые обкатки спортивных автомобилей – ничего! – Он делает длинный глоток кофе.

– Мы с друзьями отправились в Альпы. И там я сорвался в пропасть. – Эмилио мрачнеет. – До сих пор не могу понять, как это вышло. Может быть, туман, скользкие камни… Или я был слишком самоуверен – ведь даже после серьёзных аварий оставался всегда целым и невредимым. А тут…

– Знаешь, я сразу поняла, что ты спортсмен: ты очень хорошо сложён, и характер у тебя бойцовский.

– Да уж, бойцовский, – улыбается спортсмен. – Только главное потрясение было не в том, что я получил травму, а в том, что меня предали два самых близких человека. Меня мог спасти, но не спас лучший друг. И меня бросила моя девушка, после того как узнала, что я не буду ходить.

– Не представляю, как такое можно пережить, – вырывается невольно, но я тут же прикусываю язык. Нелепый вывих судьбы и стоическое его преодоление рождают у меня сложные эмоции и глупое желание записать рецепт «как». Но рецепта нет – есть опыт.

– Полгода я не вылезал из больниц, потом началась долгая реабилитация. Но это скучно. Лучше я расскажу тебе другую историю. – Эмилио оживляется. – Когда я был в клинике, в соседней палате лежал альпинист, его звали Роберто. Он опытный скалолаз, но тоже сорвался в пропасть – подвело снаряжение. Упал, но с гораздо большей высоты, чем я, и к тому же пролежал в ущелье целые сутки, пока его искали. Он был в сознании, холод, боль, а самое страшное – чувство неизвестности. Роберто рассказывал, что за эти сутки пережил столько, что под конец уже не понимал: где сон, а где явь. Несколько раз он переходил из одного состояния в другое, не замечая – как. К нему подходил волк,