понюхал и не тронул. Он разговаривал со своим отцом, с которым не виделся пять лет. Вокруг него ходили призраки погибших альпинистов… В больнице его собрали буквально по кусочкам, но вынесли жёсткий вердикт: неподвижность на всю жизнь. А он – представляешь? – полтора года назад стал шевелить руками, потом научился ими управлять. Теперь многое делает сам, а этой весной у него стали оживать ноги! Роберто объяснил мне, что выздоровление невозможно, если не преодолеешь внутри себя обиду на людей и на судьбу, которая якобы к тебе несправедлива и жестока, если не перестанешь себя жалеть. И что никогда нельзя сдаваться, что бы ни говорили тебе окружающие, даже врачи. Мы с ним дружим и поддерживаем связь до сих пор.

– Это Роберто предложил тебе отправиться Путём Сантьяго?

– Скажем так: если бы не он – я на это вряд ли решился бы.

– Эмилио, а сколько ты преодолеваешь за день?

– По-разному – 10, 15, 20 километров… Зависит от дороги, погоды и настроения.

– Прилично, – поражаюсь я, – сильно устаёшь?

– Не больше, чем ты, – улыбается Эмилио. – Ну всё, хватит обо мне. Расскажи теперь о себе.

Что я могу поведать Эмилио после того, как выслушала его рассказ? Что расклеилась после расставания с палочкой-выручалочкой Виктором? Что натёрла мозоль на мизинце? Что устала и соскучилась по дому? Что по осени часто впадаю в депрессию, потому что мало солнечного света, который я так люблю? А здесь, в пути, недовольна тем, что его слишком много?..

Вечером пошёл дождь. Всю ночь струи воды оглушительно гремят по жёлобу водостока, создавая эффект маленького камнепада в горах. Стены альберга тотчас сыреют, и даже колючие шерстяные одеяла не помогают согреться.

На рассвете я просыпаюсь от приглушённого, словно сквозь вату, треньканья бубенцов. Выглянув в окно, вижу козье стадо. Тонкие ножки мокрых животных по колено в красной глине, козы скользят на размокшей дороге и жалобно блеют. Пастух, надвинув на глаза остроконечный капюшон, напоминает смерть в её средневековом толковании, только вместо косы у него на плече длинная палка с крюком. Впереди стада вышагивает козёл, потрясая, словно бездомный старик, вымокшей до нитки жёлтой бородой. Во всём его козлином облике читается крайнее недоумение: зачем в такую погоду их гонят невесть куда? Но долг вожака и ответственность за вверенное ему стадо придаёт его походке сдержанное достоинство. Прогремев колокольчиками, козы скрываются в сером тумане, сырой губкой повисшем над раскисшей дорогой.

А пилигримы снова выходят на дорогу, чтобы вместе с козами месить грязь…

Рыцари дождливого образа

Зачем люди делают это? Нагруженные тяжёлыми рюкзаками, опаляемые зноем, обдуваемые ледяными ветрами и обливаемые дождями, разбивая ноги в кровь и превозмогая усталость, идут они километр за километром, ведомые жёлтыми стрелками и смутным томлением сердца. Что зовёт их в дорогу? Какая сила заставляет добровольно обрекать себя на трудности и лишения? Чем манит людей эта таинственная тропа? Что ищут они на ней? Что находят? И находят ли?..

Трудно понять. Ещё труднее объяснить словами. Легче прочувствовать, пройдя самому.

Однако, став единожды пилигримом, понимаешь: назад дороги нет. Ты можешь исходить вдоль и поперёк все паломнические маршруты мира, но… с пути уже не сойдёшь. Кто-то из мудрецов сказал: «Не ты идёшь по Пути, а Путь ведёт тебя». Это так. Пройдя Камино Сантьяго, ты никогда уже не будешь прежним. Жизнь твоя приобретёт совершенно иное измерение. И дело тут не в пройденных километрах и преодолённых высотах, а в необратимом движении души, неустанно стремящейся к Свету…

Примерно через десять километров после Кастроерица я прохожу заброшенный скит Сан-Николас и старый мост через реку Писуэрга, разделяющую провинции Бургос и Паленсия. Дождь ослаб, но всё ещё моросит, хмуро и неприветливо. Я промокла, на моих ботинках толстая «платформа» из раскисшей глины. Когда наступаю на твёрдое – булыжник или асфальт, – начинаю скользить, как на коньках, рискуя упасть. Приходится в который раз очищать подошву от грязи. По правую руку от меня – недостроенный канал Кастилии с бесполезными шлюзами, являющий собою образчик долгостроя XVIII века. До Фромисты осталось совсем ничего – там я и собираюсь заночевать.

Весь день думаю над рассказом Эмилио, так и сяк примеряя пережитое им на себя. А я смогла бы? Смогла бы, как он, улыбаться? Осмелилась бы отправиться в путешествие, не умея ходить? Нашла бы в себе силы простить предательство? Отважилась бы искать и находить в жизни новый смысл? Сумела бы говорить об этом открыто? А главное – смогла бы так же, как он, верить?.. Может, затем и даются нам такие встречи, чтобы примерить на себя чужие судьбы, прожить хотя бы мысленно их повороты и удары, испытать ощущения других людей. И тогда наши собственные ситуации не кажутся больше тупиковыми и безвыходными. Примеры стойкости и жизнелюбия, увиденные в Пути, заставляют по-новому осмыслить жизнь, поправляют «сбитые прицелы», дают силы преодолевать не только физические трудности и преграды, но и другие, более изощрённые вызовы судьбы.

…Вечереет. Растворённая в воздухе дождевая мгла незаметно передвигает утро к ночи. День был длинный, дорога – трудной. Сегодня я чувствую себя как никогда уставшей и опустошённой. Чавкающая под ногами грязь засыхает ржавыми разводами на брюках, превращает кроссовки в кандалы. Рюкзак удвоил свой вес. Промокшие ноги растёрты. Щёки пылают от напряжения и усталости. Или от температуры? Кажется, меня знобит. Этого ещё не хватало!

Собрав волю и силы в кулак, добираюсь до Фромисты, разыскиваю приют… и узнаю, что он полон и мест нет. Раздумывать особо не приходится: вряд ли здесь обнаружится ещё один Виктор, приберёгший для меня тёплое местечко. Мне ничего не остаётся, как топать дальше – в трёх километрах отсюда есть ещё один альберг.

Покидаю чужой город, холодный и равнодушный, не приютивший уставшего пилигрима, и проявляю ответное безразличие к его церквям – готической Сан-Педро и романской Сан-Мартин. Все храмы сливаются для меня в этот миг в один бесконечный иконостас, хоровод крестов и распятий. Лики святых смотрят укоризненно и отрешённо, от уходящих ввысь сводов кружится голова, бездонные купола утверждают недосягаемость небес… Звон колоколов – печальный и глухой – прощальным гонгом провожает так и не встреченного гостя. И я, одинокий путник, изгнанный и отверженный, бреду прочь. За спиной городская застава, на дороге – никого, поток пилигримов иссяк: все уже нашли себе ночлег. Все, кроме меня. Обида горьким комом подкатывает к горлу, на глаза наворачиваются слёзы. Голова гудит, зубы выбивают тревожную дробь. Кости ломит не только от груза, но