– Спасибо, Ромиро! – Я запиваю таблетку водой и уютно устраиваюсь в мягком кожаном чреве дорогого автомобиля. Нога ноет, голова болит, но сердце преисполнено благодарностью ко всем этим людям, так нежданно-своевременно оказавшимся на моём пути. И глубоким спокойствием, что теперь уж точно всё будет хорошо.

– Элена, если хочешь поспать – делай так. Я еду до Сахагун. Где хочешь остановить, скажи, я буду разбуживать тебя.

– Большое спасибо, Ромиро. Если ты знаешь в Сахагуне альберг для пилигримов, отвези меня туда, пожалуйста, – прошу я.

– Пожалуйста, хорошо. Но сначала надо показать врачу твоя нога. Мой друг в Сахагун – доктор, я могу звонить и просить на осмотр.

– Даже не знаю, мне очень неловко, – лепечу смущённо, – я и так насвинячила здесь, – на полу автомобиля я вижу засохшую глину.

– Свинятина? Ты хотеть есть? Мы можем посетить кафе.

– Да нет, Ромиро, – улыбаюсь я. – Так говорят, когда много грязи. Я испачкала твой автомобиль.

– Элена, это мелочь. Я тоже пройти Камино и знать, что есть помощь в пути. Очень важно. Я пробовать транслировать русский язык одно правило пилигрима: «Шаг назад для помощи другому стоит больше, чем сто шагов вперёд без помощи людям вокруг»[69].

– Я думала, что так не бывает, что так происходит только в книжках.

– Нет. Жизнь тоже есть место сказка чудес.

Под эту «сказку чудес» я и засыпаю. Тихо мурлычет мотор, тёмно-фиолетовый вечер за стеклом не кажется уже ни опасным, ни безысходным. Таблетка начинает действовать, жар спадает, раненая нога покоится на удобном сиденье. Я растворяюсь в доверии к человечеству и его отдельным представителям…

Часть 5. Леон

Встреча с человеком мира

Проходит, кажется, одно краткое мгновение – и я просыпаюсь оттого, что кто-то трогает меня за плечо.

– Элена, мы приехать в Сахагун, – говорит Ромиро. – Я заказать место альберг, но сначала встретиться мой друг доктор, показать твоя нога. Вот здесь.

Ромиро помогает мне выбраться из машины, и, опираясь на его руку, я ковыляю к лавке под фонарём. В очерченном, словно циркулем, пятне светло как днём. Вскоре вместе с нами в фонарном круге появляется седовласый сеньор в золочёных очках с врачебным чемоданчиком в руках. Он просит размотать бинт и внимательно осматривает больную ногу.

– Вывиха нет, – констатирует доктор, – сильное растяжение. Лёд, тугая повязка и три дня покоя. – Даже не раскрыв своего чемоданчика, он откланивается и скрывается в темноте.

Ромиро провожает меня в старый монастырский приют, возле стен которого шёл приём. На дворе – глухая ночь. Пройдя через лунный дворик с тенями лохматых деревьев, мы оказываемся в тускло освещённом коридоре, где за стойкой клюёт носом госпитальер-монах. Завидев гостей, он вскакивает с места и провожает нас в дальнюю комнату. Это отдельная келья метра три на три, с узкой кроватью, столом и табуретом. Каменные стены за девять веков отполированы спинами и плечами монахов до скульптурной гладкости. Тёмное окошко-бойница рассекает кладку точно пополам. Над кроватью – грубое деревянное распятие. Я вопросительно гляжу на Ромиро.

– Элена, я вносить донативо эта комната на три дня для тебя. Чтобы поскорей будь здорова и снова идти Камино. Нет-нет, не надо деньги! – Он категорично машет руками в ответ на мою попытку достать кошелёк.

– Ромиро, даже не знаю, как тебя благодарить… – Я обескуражена таким участием со стороны совершенно незнакомого человека. – Спасибо за всё, что ты сделал для меня!

– А тебе спасибо за практика русский язык, – отвечает с улыбкой Ромиро и уходит в ночь.

Монах объясняет мне, где «дуча», где «сервисьо», где «косина»[70], и оставляет одну. Я сваливаю в угол грязную одежду, хромаю до душа, моюсь под тонкой струёй воды и, добравшись до постели, обрушиваюсь в пустоту…

* * *

В пустоте мрачно и душно. Подземелье освещается зловещими вспышками факелов. Их чад сизым туманом стелется над земляным полом, вызывая дикую головную боль. Мои мучители надевают мне на ногу «испанский башмачок» и с жестокими ухмылками закручивают верёвку. Деревянные чурбаки с хрустом стискивают лодыжку, и я кричу. Тогда главный инквизитор, лица которого не видно из-под низко надвинутого капюшона, громогласно вопрошает: «Ах, тебе больно?!» – и разражается демоническим хохотом. Его смех эхом отражается в бесконечных лабиринтах подвала. Он снимает со стены факел и начинает пламенем жечь мне щёки, лоб, грудь…

Просыпаюсь от собственного беззвучного вопля, вся мокрая от пота и страха. Скомканный спальный мешок лежит в ногах. Осматриваюсь по сторонам – я в келье. Несколько душновато, но в целом уютно и спокойно. Мрачное подземелье, где я только что побывала, осталось по ту сторону кошмара. Это всего лишь сон – плод болезненного воображения и больного тела. Я трогаю свой лоб – он прохладный, легонько шевелю ногой, боль за ночь слегка притупилась.

За узким окном зарождается рассвет. Сажусь на кровать, дотягиваюсь до крючка и отворяю скрипучую створку. В келью врывается чистый, напоённый утренней свежестью воздух. Я жадно вдыхаю его полной грудью, на пределе рёберных возможностей, всей диафрагмой вбирая прохладу и сладкий аромат трав. Предрассветную тишину нарушает щебет птиц, вначале робкий и неуверенный, но вскоре птичьи голоса сливаются в многоголосный хор, наполняя свистом, щёлканьем и трелями пробуждающийся мир. Их радостная какофония похожа на настройку оркестра перед концертом. Послушав птиц, я туго пеленаю больную ногу, одеваюсь, умываюсь и иду завтракать. Мне с трудом, но удаётся не скакать на одной ноге, как вчера, а хромать на двух.

В трапезной сидят пять-шесть человек. Вчерашний госпитальер бодро суетится возле большого кофейника. «Как нога?» – спрашивает. «Уже лучше, спасибо».

Ковыляю с чашкой к столу. Моё внимание привлекает сидящий возле окна необычный человек. Необычность его заключается не только в экзотической внешности и манере двигаться, но и в особом взгляде с печатью переселенца. Думаю, в его жилах течёт мавританская кровь. Я не антрополог и не генетик, но бледно-кофейный цвет лица, совсем не похожий на обычный загар, шоколадные, влажные глаза, нос с горбинкой, чуть заметно вывернутая наружу нижняя губа… В общем, я определённо считаю его потомком арабских завоевателей. Пластичность движений – то, как он ставит тарелку, берёт хлеб, идёт между столами, поворачивает голову – лишь подтверждает мою догадку. Наверное, взгляд у меня слишком пристальный – необычный человек вдруг пружинисто встаёт и подходит ко мне.

– Привет, можно присесть? – спрашивает он на английском.

– Да, конечно. – Я автоматически подвигаюсь, хотя в этом нет нужды: за столом полно места.

– Я вижу, ты хромаешь. Что случилось?

Я вкратце пересказываю свои вчерашние