грудь моя бурно вздымалась – заперший горло страх затруднял дыхание.

Приложив ладонь к ноге коня, она закрыла глаза. Шепнула:

– Менелай? Менелай, я здесь совсем одна посреди Трои. Ты пришел за мной, Менелай, муж мой. Десять лет минуло, а я все ждала тебя. – Так давно уже она не говорила по-гречески, но слова легко слетали с ее уст. – Не заставляй же меня больше ждать.

Елена застыла, в сумерках полуоборот ее лица резко очертился на фоне темнеющей деревянной громады. Молчание не прерывалось. Все замерли в ожидании: шевельнется кто-нибудь, откликнется из пещеры конского нутра?

Она заговорила опять, но иначе. Тон другой и выговор тоже, голос низкий, дребезжащий, будто старуха какая-нибудь явилась вместо сладкоречивой Елены.

– Диомед? Диомед? Как тоскую по тебе, сынок, как хочу узреть тебя снова перед смертью! Покажись, Диомед, старой матушке своей Деипиле, еще хоть раз!

Деифоб крепче сжал рукоять меча, наблюдая за Еленой, та же, обходя коня по кругу, взывала к бесчувственным доскам, изливая водопад все новых голосов и интонаций.

– Одиссей, – говорила она звонко и внятно, с легким нетерпением. – Я, Пенелопа, прошу тебя покончить с этим, покончить сейчас же и вернуться домой, ко мне и сыну твоему Телемаху, он ведь уже совсем не тот младенец, которого ты оставил. Довольно медлить, скрываясь во тьме. Нападай! – Затем обращалась к другому голосом юным и ласковым: – Выйди, Антикл, к Лаодамии, жене твоей, истомившейся в одиночестве. Не прячься от меня, Антикл!

Мы зачарованно наблюдали за ней, огибавшей немое создание, и сверхъестественный хор самых разных голосов всех нас опутывал чарами, на притаившихся греков действовавшими наверняка во сто крат сильней. Десять лет воевали они вдали от дома, и перед соблазном этих манящих призывов ни один из них не устоял бы, разумеется.

Однако все вокруг оставалось недвижным, кроме Елены, и никто не издавал ни звука, кроме нее. Наконец, замкнув колеблющийся круг и выкликнув по именам всех, кто мог бы скрываться в конской утробе, она остановилась и повернулась к нам. Глаза ее сияли в свете факелов.

Отца она явно убедила, Деифоба со стражниками тоже.

– Видишь, Кассандра? – прошептал Приам. – Внутри пусто, и никакая это не уловка.

Я отвела глаза, уставилась в землю. Скоро эти улицы зальет кровь троянцев.

– Сожги его, – повторила я. – Дерзни. Пусть лучше боги мстят, ведь греки обойдутся с нами хуже.

Он печально вздохнул, отчаявшись победить в этом споре, протер утомленные глаза.

– Греки от нас уж за полморя, – сказал и устало махнул рукой Деифобу: – Уведите ее. Да проследите, чтобы не сбежала.

Стражи потянули меня прочь, глухие к мольбам. Мотнув головой в сторону, я увидела фигуру Елены на фоне коня и принялась, задевая волочившимися ногами камни мостовой, осыпать проклятиями и бранью и саму гречанку, и чары ее, и светящийся сочувствием взгляд.

По извилистым проходам дворца меня притащили в покои. Я кричала всю дорогу, кричала до хрипоты, а будучи наконец отпущена, схватила за руку брата, пока тот не успел уйти. Взмолилась:

– Прошу, Деифоб! Ты теперь единственный защитник Трои. Ты царевич. Гектор мертв, а Приам не видит правды, и ты должен сжечь этого коня, предотвратить нашу погибель, спасти нас, только ты можешь…

Но он, мельком взглянув на меня с отвращением, лишь покачал головой.

– Поспи лучше.

Взяв меня за запястье, оттолкнул, быстро вышел и захлопнул тяжелую дверь между нами. Я бросалась на неумолимую дубовую плиту, хоть и слышала, как повернулся в замке ключ, как стихли шаги.

Я вопила отчаянно, царапала дверь, едва ли ощущая боль, хотя занозы, вонзаясь под ногти, рвали плоть и по пальцам стекала кровь. Обернувшись, кидалась к узкой прорези окна, сквозь которое вливалась ночная прохлада и виднелся клочок темного недостижимого неба. Силилась остыть, приникнув лбом к каменной глади стены. Ждать было невмочь, мгновения растягивалась за пределы вообразимого, утекая при этом как песок сквозь пальцы. Последние мгновения перед концом света.

Перемена настала разом, без единого звука. Воздух загудел, озноб пробежал по затылку, и я воздела глаза к небесам, всколыхнувшимся всем своим чревом.

Сначала, казалось, ураган обрушился или гигантская волна, а потом все взревело, будто какое-то чудовище, разинув огненную пасть, издало громоподобный рык, и разверзся тартар. Видно, греки рассеялись по спящему городу и, повинуясь некоему тайному сигналу, одновременно запалили сразу сотню пожаров.

Сквозь щель окна я видела, как, взбираясь все выше и выше, весело обгладывая деревянные башни и кровли, скачут языки пламени. Рыжее зарево разливалось по небу, ширилась жуткая, буйная пляска алчного огня, а поверху стелился густой черный дым.

Вот теперь в охваченном паникой дворце зашумели. Хлопали двери, слышался топот, вопли, призывы спасаться, бежать как можно скорей. Ветер сменился, загнал в окно поток раскаленного воздуха, едва не задушив меня жаром и пеплом, и тут кто-то, повернув ключ в замке, толкнул дверь. Согнувшись пополам, задыхаясь, я услышала только, как крикнули “выходи!” и побежали дальше.

Греки ворвутся во дворец. Сердце болезненно сжалось при мысли об отце и матери, об Андромахе и малыше Астианаксе. Здесь не укрыться.

Я крепко зажмурилась. Прошептала пылко:

– Аполлон! Я служила тебе верой и правдой, наказание сносила без жалоб. Прошу, помоги, пощади нас.

Много лет, с тех пор как я отвернулась от него в храме и на себе испытала его гнев, он не покидал меня. Издеваясь, истязая, жил в моем сознании, нападал безжалостно и внезапно, всякую частицу моей плоти пропитывал собственной злобой, ядом разливавшейся по жилам, заставляя меня корчиться в муках.

Но теперь я была одна. Озарение не пронзало мучительной судорогой, гладкая угроза не колыхала, мерцая, воздух, не вился хвостом позади издевательский смех.

Он ушел. Не задержался даже, чтобы в последний раз полюбоваться на мои страдания. Он оставил меня.

Лихорадочный топот стих. Дворец как будто опустел. На вместилище хаоса снизошел безлюдный, гулкий покой.

Но нельзя же стоять тут беспомощно и дожидаться греков. Не зная, куда направляюсь, я, пошатываясь, вышла из комнаты. За колоннами внутреннего двора увидела город в огне, объятый удушающим пеплом. Закашлявшись, оторвала от подола длинный лохматый лоскут, прижала ко рту.

Царило жуткое смятение. Я силилась разглядеть хоть что-то за густой завесой дыма, но тщетно. В реве пламени слышались визги, вопли, из поднебесья с могучим грохотом валились, не устояв не прогоревших бревнах, громады башен.

Пусть одна из них упадет на меня, молилась я. Раздавит вмиг и избавит от иной участи. Хоть на скорую, милосердную смерть можно надеяться? Остатками охваченного паникой разума я осознала, что нет, не уготовили мне боги