Уэшотцинго, соседний город, с которым они состояли в дружественных отношениях. Кортес пошел на один из характерных для него компромиссов: он решил двигаться через Чололлан, как того хотел Монтесума, но взял с собой воинов-тласкальтеков. Тем временем Педро де Альварадо и Бернардино Васкес де Тапиа отправились прямо в Теночтитлан, чтобы попытаться подготовить Монтесуму к прибытию экспедиции[427].

Однако один туземный источник подает кажущуюся невозмутимость Кортеса в совершенно ином свете. Этот текст был написан одним из сыновей Куаупопокацина, знатного мешика, которого Монтесума послал на побережье, как только узнал о прибытии испанцев. Еще юношей этот сын стал очевидцем главных событий, развернувшихся в Теночтитлане после прибытия испанцев. Как ни удивительно, он утверждал, что его отец «вел, направлял и защищал» кастильцев на всех этапах их пути в великий город ацтеков. Позже он обратился в христианство и взял себе имя Дон Хуан де Гусман Ицтлолинки: его рассказ, написанный на ренессансной латыни, которую он выучил у своих францисканских учителей в 1530-е гг., отчасти составил основу петиции, направленной Карлу V, чтобы положить конец жестокому обращению испанских поселенцев с коренными жителями.

Рассказ Ицтлолинки, который в этом вопросе явно не был беспристрастен, игнорировался историками именно потому, что противоречил большинству других версий. Тем не менее его описание Монтесумы во многих отношениях кажется гораздо более реалистичным, чем тиражируемые европейцами истории, описывающие его как напуганного и нерешительного государя, находящегося в плену своих суеверий и предчувствий, а также убежденного, что кастильцы являются сверхъестественными существами. Вместо этого Ицтлолинки утверждает, что Монтесума проделал с кастильцами именно то, что последние делали со всеми коренными народами, с которыми они сталкивались, – поместил их в понятный для себя контекст. Он называл испанцев «каштильтеками», от слова «кастильский», которое на языке науатль звучало как «каштиллан», что делало их как бы альтепетлем – «этническим государством»[428] – с Кортесом в роли тлатоани.

Ицтлолинки описывал Монтесуму как умного, прагматичного и очень сдержанного человека, стремящегося наладить канал связи с «каштильтеками» и узнать о них как можно больше. Даже близко не являясь таким мастером realpolitik, каким он себя мнил, Кортес в этом рассказе представлен как легковерный простак, наивно доверившийся обещаниям посредников-семпоуальтеков, которые вовсе не организовывали для испанцев дружеский прием в Тласкаллане, а вместо этого заманили их в ловушку. Все это играло на руку Монтесуме, поскольку он лишь выигрывал от ожесточенных столкновений между «каштильтеками» и тласкальтеками. Как и Кортес, Монтесума руководствовался стратегией «разделяй и властвуй». Хотя император мешика явно не ожидал, что это столкновение приведет к союзу «каштильтеков» и тласкальтеков, все равно маловероятно, что, обладая немалой военной мощью, он был чрезмерно обеспокоен таким результатом[429].

Выступив из Тласкаллана 10 октября[430], кастильцы уже на следующий день достигли Чололлана. Приняли их якобы хорошо. «Вышла мне навстречу большая толпа с дудками и барабанами», – писал Кортес[431]. Как и в Тласкаллане, он был восхищен городом: «Он прекраснее любого, что можно найти в Испании». Чололлан располагался на плодородной равнине, а его центр состоял из примерно 20 000 зданий, не считая обширных пригородов; тут и там виднелись башни, которые венчали многие храмы. Поднявшись на одну из них, Кортес насчитал «четыреста тридцать с чем-то башен». Чололлан был самостоятельным городом, никому не подчинялся и управлял своими делами точно так же, как Тласкаллан; однако чолольтеки одевались более изысканно. Короче говоря, это был лучший город, который доселе попадался испанцам[432].

В рассказе Кортеса о Чололлане некоторого внимания заслуживают слова, которые он подбирал. То, что выше переведено как «барабаны», Кортес называет «атабалами»: это мавританский ударный инструмент, используемый берберами Северной Африки. Точно так же, описывая изысканные моды чолольтеков, он отмечает, что хорошо одетые среди них носили «бурнусы» – то есть шерстяные тулупы, используемыми берберскими пастухами. Еще показательнее другое: то, что я тут называю «храмами», Кортес постоянно обозначает словом «мечети». Совершенно ясно, что в сознании Кортеса и его соратников существовала неразрывная связь между Реконкистой и Конкистой, то есть покорением Нового Света, и Кортес был полон решимости в полной мере использовать эту связь в своей попытке завоевать благосклонность монарха в тот момент, когда он все еще понятия не имел, была ли успешной миссия его посланников, снабженных богатыми дарами Монтесумы и письмом якобы от нового городского совета. Кортес заверял Карла, который, как он теперь знал (и воспринимал это как руку Провидения), уже был избран императором Священной Римской империи, что жители Чололлана с готовностью стали и остаются «весьма послушными подданными Вашего Величества и с готовностью исполняют то, что я от вашего королевского имени говорю и требую, и надеюсь, таковыми они будут и впредь»[433]. Однако в отчете Кортеса имелись некоторые вопиющие умолчания. Событиям в Чололлане суждено было стать одним из самых неприятных его воспоминаний – настолько, что он предпочитал как можно реже упоминать о них на письме.

Городом правили два человека: Тлакиач («властелин здесь и сейчас») и Тлачиак («властелин мира под землей»), которые жили в домах, примыкающих к храму Кецалькоатля[434]. Несмотря на музыкальное сопровождение, ни один из правителей, в отличие от того, что было в Тласкаллане, не вышел поприветствовать испанцев. Еду им давали неохотно, а если и давали – то слишком мало; спустя пару дней ее не стало вовсе и им были доступны только дрова и вода. Кроме того, испанцы видели, что туземцы готовят на крышах камни, чтобы метать их в противника, и что улицы перегорожены завалами, чтобы затруднить отход из города. В Чололлане явно происходило все то, о чем предупреждали тласкальтеки.

С помощью верной Марины Кортес решил допросить группу местных жрецов. Вырисовывалась тревожная картина. Жрецы утверждали, что такие меры предосторожности были приняты, потому что Монтесума казался неспособным прийти к определенному решению. Сегодня он планировал мирный прием, а на следующий день думал об убийстве испанцев. Все вроде бы указывало на то, что предупреждения тласкальтеков были вполне оправданны: чолольтеки, видимо, зависели от Монтесумы и кастильцы оказались в большой опасности. Согласно более поздним испанским источникам, Кортес посоветовался со своими капитанами. Некоторые предлагали быстрое отступление к Тласкаллану, другие ратовали за возобновление движения на Теночтитлан через якобы более дружелюбный город Уэшотцинго. Однако вариант, который получил наибольшую поддержку, в том числе и основной массы тласкальтекских воинов, сопровождавших Кортеса, заключался в упреждающем нападении на чолольтеков[435].

Кортес передал правителям города, что принял решение немедленно отправиться в Теночтитлан и хочет попрощаться с ними во дворе храма Кецалькоатля. Когда они собрались там, испанцы закрыли ворота во двор и Кортес объявил, что знает об их измене – преступлении, которое карается смертью[436]. Это положило начало безумной «резне, убийствам и избиению людей» по всему городу. Насилие не стихало в течение двух дней; все вожди чолольтеков были перебиты[437]. По общему мнению, союзники Кортеса, семпоуальтеки и тласкальтеки, упивались возможностью расправиться со своими врагами чолольтеками: они методично разграбили город, захватив в процессе множество пленников, чтобы затем принести их в жертву в Тласкаллане[438].

Разграбление Чололлана стало одним из самых противоречивых эпизодов в истории испанского завоевания – во многом благодаря устрашающему описанию событий, составленному Бартоломе де Лас Касасом десятилетия спустя в попытке шокировать испанский двор. Кортес, по версии Лас Касаса, был новым Иродом: прямо в ходе резни он весело пел популярную балладу о Нероне, беззаботно наслаждавшемся криками стариков и детей, пока горел Рим[439]. Это обличение Кортеса, оказавшее огромное влияние на его репутацию, однако, не следует воспринимать в изоляции от мнений подавляющего большинства очевидцев, которые сожалели о непреднамеренных эксцессах, но тем не менее считали, что этот эпизод представлял собой «подходящее наказание», которое вселило такой страх, что чолольтеки с тех пор «не решались на подобную измену»[440].

Сам Кортес утверждал, что использовал резню для запугивания послов Монтесумы, сообщив им, что