вышедшему в Нюрнберге в 1524 г. Созданный на основе эскиза, который Кортес, видимо, использовал в качестве иллюстрации к своему посланию (которое и само было роскошно напечатано в Севилье в 1522 г.), прекрасный в своей подробности «нюрнбергский план», как его стали называть, позволяет нам почувствовать упоение, которое вести от Кортеса вызвали в Европе[455].

В конце дамбы, в месте под названием Акачинанко, Кортеса и его людей ожидала группа великолепно одетых знатных горожан, которые сопроводили испанцев в Теночтитлан, где они наконец встретились лицом к лицу с могучим владыкой, от которого теперь зависели их жизни. Знатные носильщики принесли Монтесуму в паланкине с балдахином из зеленых перьев, украшенным нефритами и красиво отделанным золотой и серебряной вышивкой[456]. Когда правитель вышел из паланкина, Кортес спешился, желая обняться «по-испански», но стража его остановила[457]. Далее последовал обмен формальностями: Кортес преподнес Монтесуме ожерелье из жемчуга, тлатоани в ответ подарил золотое[458]. Испанцы были одновременно потрясены и обеспокоены своим новым положением. Они восхищались великолепием экзотического головного убора царственного владыки города, но синяя фигурка колибри, продетая через его нижнюю губу, его массивные серьги и бирюзовое украшение для носа, а также одетые на знатных воинах костюмы ягуаров не соответствовали их представлениям об изысканном[459]. Им нравились бесчисленные каноэ, подплывшие к краю озера, чтобы встретить их, и то, как «сверху и снизу, с улиц, с плоских крыш, балконов, лодок и плотов впились… [в них] тысячи тысяч глаз мужчин, женщин и детей» – картина, которую несколько десятилетий спустя рядовой член экспедиции вспоминал, «как будто она происходила лишь вчера»[460]. И все же кастильцы не могли не осознавать, в какое безнадежно уязвимое положение они невольно поставили сами себя. Да, Теночтитлан был красивым городом, но он также был отлично приспособлен для обороны: различные участки дамбы разделялись съемными мостами из деревянных балок. Эти разрывы использовали в основном для того, чтобы каноэ могли проплывать из одной части озера в другую, однако их оборонительный потенциал также был очевиден. К тому же в случае любого обострения ситуации испанцы оказались бы в подавляющем меньшинстве. В истории едва ли можно найти много примеров до такой степени смешанных эмоций, вызванных беспрецедентной встречей непохожих людей.

Глава 8

Теночтитлан

На протяжении зимы, пока испанцы обживались в Теночтитлане, эти смешанные эмоции только становились глубже. Их восхищение городом нарастало по мере того, как они узнавали его лучше. Мало где в мире природное окружение было столь же благоприятным, как в Теночтитлане. Расположенный на острове у берега огромного озера, лежащего посреди широкой долины, город был окружен великолепными горами и вулканами, покрытыми снегом. Воздух был чистым, погода умеренной, цвета яркими, а ароматы завораживающими; время пролетало чередой солнечных дней. Радушный прием Монтесумы успокоил Кортеса и его людей, которых разместили в великолепном дворце отца Монтесумы, Ашаякатля, – настоящем «чуде для глаз», как выразился один из рядовых членов экспедиции. В здании было «бесчисленное количество комнат, вестибюлей, роскошных залов, больших валиков, обтянутых тонкой тканью, подушек из кожи и конопли, отличного постельного белья, белых меховых мантий, деревянных сидений превосходной работы». Даже учтивость слуг «была достойна великого государя»[461].

И все же испанцам было не по себе. Что-то тревожило их в отчужденном отношении соратников Монтесумы – Тотокиуацина, правителя Тлакопана, Какамы, правителя Тескоко, и Ицкуауцина, правителя Тлателолько. Ни один из них не встретил кастильцев с таким почтением, как Монтесума; более того, проводники из числа мешика рассказали конкистадорам о сложившемся у этих влиятельных господ мнении, которое, казалось, было хорошо известно среди ацтеков, что единственный способ справиться с незваными гостями – это прикончить их. Подобное отношение то и дело напоминало о себе, в частности, барабанным боем, раздававшимся с вершины круглого храма Кецалькоатля и сигнализировавшим о совершении человеческих жертвоприношений.

Эта характерная для испанцев смесь восхищения и ужаса буквально пропитывает все тексты участников событий. Посещение рынка в расположенном на севере того же острова Тлателолько оставило Кортеса в восторге. Сам он считал, что по размерам этот рынок вдвое больше главной площади Саламанки, а многие из его товарищей – некоторые из которых поездили по Европе и даже бывали в Константинополе – не видали ничего подобного[462]. Рынок был очень хорошо организован и состоял из четко разделенных секций для обмена бесконечным ассортиментом товаров от драгоценных металлов, одежды и керамики до белил и циновок. На нем были представлены самые разные торговцы – от мясников, рыбников и бакалейщиков до цирюльников, кожевников и продавцов красок. Кортес посвятил подробному описанию этого места несколько длинных абзацев своей реляции Карлу V, восхищенно заключив, что «торгуют там всеми товарами, какими та земля богата… и кроме того, о чем я рассказал, там столько всего и такого отменного качества, что, опасаясь наскучить и не надеясь все вспомнить и даже не зная, как назвать, на сем описание заканчиваю»[463].

Кроме того, испанцы посетили главный храм с постоянным штатом жрецов, ушные мочки которых были изуродованы множеством ритуальных проколов, а в длинных спутанных волосах сохли сгустки человеческой крови. Кортес и его капитаны взошли по крутой лестнице, которая поднималась от вделанного в каменный пол диска с рельефным изображением расчлененной богини луны Койолшауки, сестры Уицилопочтли, – на этот диск с вершины пирамиды сбрасывали тела жертв[464]. Оказавшись наверху, кастильцы увидели странную полулежащую фигуру человекоподобного чак-мооля, опирающегося на локоть и держащего куаушикалли – каменную чашу, в которую помещали сердца принесенных в жертву. Все это резко контрастировало с потрясающими видами на город, в том числе на, возможно, самый большой зверинец на планете. Чуть дальше, прямо перед святилищами, стоял течкатль – зеленый камень для казни, над которым возвышались статуи Уицилопочтли и Тескатлипока, обмазанные человеческой кровью и окруженные жаровнями, в которых лежали еще теплые сердца людей, принесенных в жертву ранее в тот же день[465]. В возмущении Кортес обратился к тлатоани с заранее продуманными упреками. «Не понимаю, – якобы сказал он Монтесуме, – как вы, столь славный и мудрый великий сеньор, не убедились до сих пор, что все эти ваши идолы – злые духи, именуемые детьми дьявола». Его предложение заменить их крестом и изображением Девы Марии не встретило той дружелюбной реакции, которую он наблюдал на Юкатане. Монтесума был разъярен. Нехарактерная для него покладистость, которую, по словам Берналя Диаса дель Кастильо, продемонстрировал немедленно извинившийся Кортес, являлась красноречивым свидетельством испытываемого испанцами страха и осознания ими своей беззащитности[466].

Такие переживания демонстративно не упоминались в отчете Кортеса о Теночтитлане, подготовленном для Карла V. Зато Кортес рассказал в нем о своем поразительном диалоге с правителем мешика. Вечером в день прибытия испанцев Монтесума якобы сказал своему гостю, что мешика изначально пришли в долину Анауак как чужеземцы под предводительством вождя, который привел их туда, где будет воздвигнут Теночтитлан, а затем вернулся на родину. Когда несколько лет спустя тот вождь возвратился, мешика отказались последовать за ним, поскольку успели полюбить это место и вступить в браки с его коренными жителями. Однако, как объяснил Монтесума, «мы всегда знали, что его [отвергнутого вождя] потомки придут покорить эту землю и сделать нас своими подданными». Поскольку Кортес и его товарищи пришли «со стороны, откуда восходит солнце» и подробно рассказывали «о том великом владыке или короле, что вас сюда послал, то мы твердо убеждены и верим, что он-то и есть наш исконный господин». По всем этим причинам, сказал Монтесума, «мы вам будем подчиняться и считать вас наместником того великого государя». Монтесума уверил Кортеса, что тот волен требовать все, что захочет: «Все будет исполнено и сделано; все, чем мы владеем, существует лишь для того, чтобы вы этим располагали»[467].

Это, конечно, невероятная история, с какой стороны на нее ни посмотри. С самого начала ей была дана емкая характеристика, которой она заслуживала: «скорее басня, выдуманная хитроумным, мудрым и искусным капитаном в своих целях», как метко заметил хронист Гонсало Фернандес де Овьедо