внезапным легким шорохом. Из тумана на взгорок, буквально в десяти шагах от меня, вдруг вымахнуло небольшое семейство диких косуль. На мгновение животные замерли, повернув ко мне изящные точеные головки, и тут же исчезли, растворились снова в тумане, будто их и не было. Лишь мелькнули перед глазами белые окружья подхвостий.

День стремительно разгорался, и, пока дошла до опушки, стало совсем светло. А в лесу еще царил сумрак, в сторожкой тишине четко раздавался хруст веток. И неожиданно одна странная мысль прямо-таки потрясла меня. А вдруг Аркадий еще здесь, вдруг он, пытаясь обмануть бдительность полицейских ищеек, сбить их со следа, все еще прячется в нашей округе и сейчас находится именно тут, в этом лесу? Может быть, он даже надеется встретить меня сегодня, и я интуитивно почувствовала это – иначе зачем бы мне было подниматься в такую рань, топать в одиночестве по пустынной дороге? Уверенность эта была настолько сильной, что я в какой-то момент даже горько пожалела о том, что взяла с собой мало хлеба и не прихватила какой другой снеди.

Я боязливо и зорко огляделась. Никого не видно, лишь деревья стоят, как в дозоре, – недвижимые, безмолвные. С трудом, преодолевая навалившийся вдруг на меня беспричинный страх, я, чтобы дать знать о себе, начала петь – сначала тихо, неуверенно, потом все громче, громче. Но нет – по-прежнему чуткая тишина стояла в лесу, только раздался в вышине недовольный хриплый гвалт потревоженных ворон… Ах, никого здесь нет и быть не может, Аркадий теперь далеко, а никто из посторонних не сунется сюда. Ведь здесь, в Германии, даже и леса – собственность богатеев. Лесными делянками, примерно такими же, как у Шмидта, владеют и Бангер, и Цуррих, и Насс, и другие окрестные бауеры. И попробуй кто чужой зайти в не принадлежащий ему лес – дело даже может дойти до суда.

Шмидт как-то, расщедрясь, разрешил нам, рабочим, посещать его лес, только категорически приказал «никс раухен – не курить, и никого из посторонних с собой не таскать». Эх, а в наших-то родимых лесах какое в эти осенние дни приволье, какой простор! И каких только людей не встретишь в лесных чащобах, каких только «ауканий» не услышишь! Всем хватает и места, и грибов, и ягод. Не то что у этих жлобов!

Благородных грибов – белых, подосиновиков, подберезовиков я, сколь ни старалась, не нашла – да и искать их было трудно: вся земля уже укрылась опавшими, сухо шуршавшими под ногами листьями. Но зато на одной из крохотных полянок наткнулась на обширное семейство маслят. Кошелка моя быстро наполнилась, а тут еще и колония тонконогих опят попалась на глаза, так что пришлось даже снять с головы платок, чтобы унести все с собой.

Уже при выходе из леса под одной из елок с удивлением обнаружила торчащие из травы уши. Заяц! Тихонько подкралась к нему, а зверек даже не шевельнулся. Неужели мертвый, а может, больной? Сидит себе столбиком на задних лапках, а передние вдоль грудки свешены. Но едва я прикоснулась к его ушам (теплым!), он вдруг как взбрыкнет, как заверещит пронзительным ребячьим писком! Оказывается, спал зайчишка, а я его потревожила.

Ох и перепугалась же я! Зайца в сторону отшвырнула и сама завизжала не хуже его: «Ой, мамочка милая!..» Потом, собирая рассыпавшиеся грибы и вспоминая, как улепетывал от меня косой, посмеялась и над собой, и над ним. Вот уж никак не думала, что зайцы спят таким манером.

Домой явилась уже около одиннадцати, а там прямо панихида какая-то: мама с Симой заплаканные, Нинка хмурая. Миша увидел меня с крыльца и почему-то как заорет: «Да вот же она! Идет, идет!»

Оказывается, мое внезапное исчезновение наделало немало переполоху: и мама, и все остальные подумали, что я, последовав примеру Аркадия, сбежала. А у меня-то и в мыслях не было их пугать.

Грибы вычистили, и в обед у нас была роскошная селянка – жаль только, что сметаной не сумели разжиться.

А там уже и вечер подкрался. Приходили днем Василий и Владимир от Кристоффера – сказали, что тревога была ложной: они остаются на зиму в имении, зато отправили на биржу трех поляков. Об Аркадии по-прежнему ничего не слышно. Я надеялась, что, может быть, придет Вера или ребята из Почкау, но, увы…

А позднее опять перенеслись в незнакомый, завораживающе-гордый и счастливо-печальный мир далеких, далеких людей. Вот уже несколько вечеров попеременно с Мишей читаем вслух Пушкина. Прочли «Дубровского», сейчас заканчиваем «Капитанскую дочку». Из всех наших слушателей самая благодарная – Нинка: сидит, полуоткрыв рот, и даже не шелохнется. Сима, глядя на нее, вздыхает – растет дочка недорослем. Когда она будет ходить в школу и будет ли вообще? По просьбе Симы я как-то начала «преподавать» ей азы математики и грамматики, но Нинка оказалась далеко не прилежной ученицей (а может быть, это я плохая учительница?), – вскоре уже всеми способами отлынивала от занятий. А вот Пушкиным, поди ж ты, заинтересовалась!

20 октября

Вторник

Уборка сахарной свеклы продолжается. Мама, Сима и я вытягиваем корневища из земли, обрубаем острыми секирами ботву, а Михаил и Леонид собирают за нами в корзины, относят в бурты. Опять весь день внаклонку, опять ломит и ноет по вечерам поясница. Но думаю, что это все же лучше, чем если бы опять, как картошку, убирали машиной. Здесь все же можно время от времени разогнуться, минутку, если нет поблизости Шмидта, постоять.

Вот во время одной из таких передышек и произошло то, от чего я весь день чувствую себя «не в своей тарелке». Мы стояли с Симой, опершись о лопаты, и я рассказывала ей свой сон – будто снова была в своем родном доме и видела стол, уставленный разными вкусными яствами и бутылками с вином.

«Вино – не к добру, – пророчески изрекла Сима. – Смотри, вина какая-то тебе будет. И тут же забормотала: – Ой, гляди, кто это там?»

Я обернулась. На дороге, приставив велосипеды к дереву, стояли Бангер с каким-то типом в полицейской форме. Я заметила, что Бангер показывает на меня пальцем.

Еще чего не хватало! С полицией мне до сих пор, слава Богу, не приходилось сталкиваться, – честно говоря, я боюсь ее и всегда стараюсь не попадаться ей на глаза. Что же потребовалось им обоим – гестаповцу и полицаю – от меня сейчас? Чувствуя, как на лбу выступил холодный пот, я, нагнувшись, принялась усердно таскать свеклу. Но через минуту не выдержала,