– второсортную. Узнав об этом от перепуганной насмерть Симы, Шмидт тут же сорвался с места и помчался к дому. А мы как стояли, так и опустились бессильно на мешки, поджимая животы от хохота.

Через минуту из дома раздались такой же вопль и крики: это Шмидт «протравливал» за испорченное зерно уже Линду. Потом он опять появился в сарае, следом прихромала старая фрау, показалась заплаканная Линда, и все они еще долго топтались вокруг этих четырех злополучных мешков – щупали, нюхали зерна и стонали: «Ах, рогген, рогген…»

…Да, в последнее время Шмидт выглядит что-то очень злым, раздраженным. Придирается ко всем, вечно недоволен, хмур и нетерпим. Правда, он никогда и не был добрым, но сейчас что-то особенно зол. Может быть, и в самом деле положение у фрицев под Ленинградом совсем «швах и шлехт»?[37]

25 октября

Воскресенье

Сегодня, как я и надеялась, у нас опять побывало немало народу, и среди них – Вера Никандрова, Женя Журавлев и Саша Дубоусов. Снова было много воспоминаний, разговоров, шуток. Но о «ленинградских успехах» никто из пришедших ничего толком не знает. Неужели опять сработала чья-то пустая болтовня?

Женя и Саша пробыли недолго – куда-то спешили, Вера тоже почему-то не захотела остаться, ушла с ними, хотя мы с Симой и уговаривали ее побыть у нас до вечера. По всему видно, что Вера без ума от Женьки. Она по секрету сказала мне, что Саша «гуляет» с некоей Аделькой из Брондау. Но мне почему-то не верится. Вернее, не хочется верить.

Об этой «знаменитой» Адели я уже наслышана: среди многочисленных рабочих поместья нет ни одного, кто был бы равнодушен к данной особе, – кто-то терпит ее, кто-то ненавидит, кто-то презирает, а все вместе – боятся. Ведь, как уже давно там стало известно, Аделя верный осведомитель управляющею и самого пана, так сказать, их правая рука. По ее доносам людей бьют и милуют, повышают и понижают в должностях, издеваются и всячески измываются над непокорными. Сама же Верка как-то говорила, что это – стервоза, каких мало. И неужели, неужели именно она пленила такого парня, как Сашка? Между прочим, Аделька рассказывала Вере, что она тоже откуда-то из-под Ленинграда – вот так землячка у нас объявилась!

Мне страшно досадно, что Женька не сдержал своего слова – обещал в прошлый раз принести «Тихий Дон», и я все прошедшие дни так ждала эту книгу! А он, по-моему, просто забыл (это было видно по его растерянной физиономии), хотя и уверял, что кто-то еще не успел дочитать и что в следующий раз он обязательно… Трепло несчастное!

Ну ладно. После того как почти все гости разбрелись, я пошла к Анхен. Еще вчера она мне торжественно заявила, что платье мое готово, что получилось оно изумительно красивым и чтобы я непременно пожаловала к ним.

Платье действительно оказалось необычным и несколько странным: короткое, сильно приталенное (чтобы влезть в него, надо расстегнуть сбоку «молнию»), внизу очень расклешенное, воротник – стойкой, плечи прямые, широкие, а рукава книзу – широченные, «цыганские». Фрау Гельб пожертвовала из своих запасов небольшой кусок голубовато-серого крепдешина, и Анхен соорудила на груди вставку, которая очень освежает наряд.

Когда я облачилась в это платье и неловко заглянула в зеркало – то едва узнала себя. Какое-то странное, нелепое существо с неправдоподобно прямыми плечами, с обнаженными коленками и со свисающими фалдами рукавами смотрело на меня.

А Анхен и Гельбиха между тем восторженно кудахтали рядом: «Ах, ах, как хорошо сидит на тебе! Ах, ах, как восхитительно!..» – «Это ведь самая последняя мода, – трещала Анхен, – я взяла фасон из французского журнала».

Даже сам Гельб вышел из соседней комнаты и, подняв очки на лоб, несколько минут снисходительно, с усмешкой смотрел на нас.

Вдруг Гельбиха всполошилась пуще прежнего: «Анхен, давай-ка сюда щипцы, сейчас мы сделаем ей локоны. А ты, – она обратилась ко мне, – распусти, пожалуйста, свои косы: к этому платью совершенно необходима соответствующая прическа».

И они обе попеременно стали «колдовать» над моей головой. Чувства мои в эти минуты невозможно передать. Мне было почему-то и неловко, и смешно, и досадно (возятся, как с бессловесной куклой, а я, как дура, терплю все это), и в то же время любопытно: интересно же посмотреть на себя с локонами.

Наконец все готово. Меня снова торжественно подвели к зеркалу. Да… Прическа довершила начатое Гельбихой и Анхен, как они сами считали, «благое дело». Теперь я уже совсем не узнала себя – на висках и на лбу волосы собраны вверх в большой, волнистый кокон, а с боков и с затылка на платье ниспадают крупные длинные локоны.

– Вот сейчас – что надо! – удовлетворенно, в один голос воскликнули Гельбовы дамы.

– Эта прическа тебя удивительно красит, – добавила Анхен. – По воскресеньям ты можешь брать у меня щипцы и завивать волосы сама.

А Гельбиха мечтательно протянула: «Вот если бы тебя увидели такою сегодня твои кавалеры. – (Опять, наверное, подглядывала в дверную щель!) – Как жаль, что ты не пришла к нам пораньше!»

При расставании произошла неловкая сценка. Поблагодарив еще раз за платье, я смущенно пробормотала, что расплачусь с Анхен, как только получу от Шмидта очередную заработную плату. В ответ они обе дружно замахали руками: нет, нет, ничего не надо!.. Это – презент, мол, Анхен все равно надо практиковаться в шитье.

Расчувствовавшись, фрау Гельб метнулась к комоду и сунула мне в руки в виде подарка еще и пару шерстяных чулок, чем еще больше усилила мое замешательство: заметила все же, в каких немыслимых штопаных-перештопаных чулках мне приходится ходить.

На свое крыльцо я взбежала со стесненным сердцем. Эффект, как я и предполагала, был самый разнообразный: Леонид, едва взглянув на меня, дико захохотал; Мишка неодобрительно, скептически присвистнул: «Ту, май-то, ну и обрядили же они тебя!» Сима, непонятно – то ли с одобрением, то ли с осуждением, – протянула: «Теперь ты стала настоящая „ауфидерзейн“» (так полупрезрительно-полунасмешливо она называет модных немок). А больше всех взволновалась, конечно, мама. Побледнев, она некоторое время молча, строго смотрела на меня, затем, быстро нагнувшись, ощупала подол платья и, наконец, облегченно изрекла: «Слава Богу, что догадались хоть небольшой запас внизу оставить… Подол можно отогнуть – удлинить, а подрубить другим материалом. Рукава заузим – ушьем или, в крайнем случае, на резинку посадим… Жаль только, что нельзя расширить его – экую „дудочку“ смастерили!..»

Но тут неожиданно решительно взбунтовалась Нинка. «Ни в коем случае, – кричала она мне, блестя глазами, – ни