юбке и белой сорочке и в таком же платке, — а вы в любой двор зайдите и попросите, там матросам молока за просто так дадут. Я знаю, что вы матросы с учебки. Вас в наш колхоз вместо «губвахты» отправили. Максимыч, сказал.

Она тоже исковеркала немного слово «гауптвахта», пришедшее к нам, когда царь Петр Первый учредил воинские гарнизоны и комендатуры.

— В любой двор? Да неудобно, как-то, — Серега стеснительно опустил глаза. Я тоже не мог себе представить, как можно прийти и вот так запросто попросить молока.

— Ну да, неудобно им, — возмутилась дородная Лизаветта, — неудобно, когда сел на улице срать, а подтереться нечем, даже лопуха нет. Или когда шесть кружек пива выжрал, а ширинку заело. Вот когда неудобно! — она с довольной улыбкой выложила на прилавок две пачки печенья в бумажной упаковке и отсчитала до копейки сдачу.

— Лизавета, что ты такое говоришь! — Зина, укоризненно поцокала языком и делано махнула на толстую продавщицу рукой, — совсем язык у ней без костей. Но вы не обращайте внимания ребятки, она не со зла. Добрая она.

— А что я такого сказала? — брови Лизаветы поднялись домиком она наивно посмотрела на односельчанку.

— Вообще она хорошая женщина, жаль только одинокая, Федьку своего за пьянку в прошлую субботу выгнала, тумаков ему надавала.

Так мы узнали причины вселенской тоски Лизаветы, заодно и то, подноготную сельской драмы и что она может за свои убеждения и поколотить.

— Чего это я одинокая? У меня знаешь, сколько ухажеров? Вон пол деревни за мной ухлестывает, глазки мне тут в сельпо строит.

— Пошто тебе полдеревни? Своего мужика надо воспитывать. Но в меру. Ну выпил он немного, ну с кем не бывает. Ты его где словом, где лаской.

— Зин, надоело мне воспитывать-то. Выпил немного, говоришь! Да он, как в ремонтные мастерские идет, так на бровях возвращается. Вся деревня с него смеется. Добрый он. Всем, все за бутылку чинит. Я сколько уж терпела, уж сколько он мне обещал, что в последний раз.

Она грозно зыркнула на нас с Серегой, будто это сы его в мастерских спаивали и являлись причиной всех ее семейных ссор. Потом продолжила:

Не держит слово падлюка. А тут еще права качать начал. Говорит мол имею права на трудовой отдых. Вот и получил за свой отдых. Не. С меня хватит.

— Хорошая она, ребятки. Просто справедливая. Все на наших бабах держиться. Вот и черствеют иногда сердцем наши бабоньки. Но вы не подумайте, она н изверг. Отойдет и примет, своего Федора обратно. А сейчас пойдем, я вам сама молочка отолью.

Мы попрощались с Лизаветой и пошли за Зиной. Она жила совсем не далеко. Сначала мы отказались от ее приглашения войти в дом, но она настояла.

И мы прошли вслед за ней на кухню.

— За что вас наказали? — спросила она, поставив перед нам тази с домашними пирожками и бидоном с молоком, — ешьте, ребята, не стесняйтесь.

— Спасибо большое, ну судя по пирожками и молоку, нас скорее даже поощрили, чем наказали. На соревнованиях хорошо выступили.

— Так вы спортсмены? Петр мой, тоже в молодости спортсменом был. На лыжах бегал. Всех обгонял.

Она показала рукой на свадебную фотографию, висевшую на стене.

— Ага, а где он, Петр ваш? — поинтересовался Серега с полным ртом, жуя очередной пирожок — уж очень у вас пирожки с картошкой вкусные.

— Так на работе, в полях сейчас мужики наши. Он у меня шоферит, хотя и на тракторе и на комбайне может. Вы ешьте, ешьте! Не стесняйтесь. Вам силы нужны. У меня сейчас внук тоже в армии служит. Может и его кто-то вот так от угостит. Народ то у нас добрый. Солдатиков и матросов голодными никогда не оставят.

На улице раздался звук приближающегося мотоциклетного двигателя, который был заглушен за забором. С улицы донесся голос

— Теть, Зин, арестанты у вас? Пусть выходят!

— Чего тебе, Лёшка? — Зина отодвинула вязаную занавесочку с и выглянула в приоткрытое окно.

— Максимыч, сказал, чтобы я их в клуб вез, срочно!

За забором у лавки стоял зеленый М72 с коляской, старый советский тяжёлый мотоцикл, копия немецкого мотоцикла BMW R71.

В водительском седле сидел рыжий и очень конопатый парнишка лет шестнадцати-семнадцати и грыз семечки.

— Идут они, идут. Не торопи, дай людям с дороги поесть немного, — Зина недовольно выпалила в окно Лёхе

Мы встали. Зина собрала нам в узелок хлеба, картошки, пирожков, положила сахара.

— Спасибо не надо, теть Зин, — я не решился е назвать «баб Зиной», не хотел обидеть, хотя по возрасту она была уже бабушкой, — вы и так нас напоили и накормили.

— Что вы, ребятушки мои золотые, что вы? Давайте, давайте берите, небось в части таких пирожков нет.

— Это правда, нет таких, — почти в один голос ответили мы с Серегой, —

— Теть Зин, если что нужно прибить, починить, перетаскать, то вы вы говорите! Мы с удовольствием, — я хотел отблагодарить эту благородную и добрую женщину.

— Да мой,Петя-то сам дом в порядке держит. Разве что потом попрошу вас Степановне с кровлей помочь, она одна живет, старенькая уже. Вы на сколько деньков у нас?

— Говорят на десять.

— Ну тогда я вас через правление и Максимыча найду.

— Конечно, мы с радость поможем, теть Зин, спасибо, ну мы пойдем?

— Давайте, давайте. Вы забирайте-то узелок, платок потом мне вернете.

— Хорошо спасибо.

Мы стали выходить через сени.

— Ну наконец-то вышли, арестанты, — наш юный «конвоир» курил папиросу «Беломор-канал», стоя оперевшись на мотоцикл, — присаживайтесь. А до я задолбался сначала искать вас по всей деревне, а потом и ждать, пока вы харчуетесь.

Он дерзко кивнул и сделал акцент на слове «арестанты», ему явно нравилась его роль, но этим он нам совсем не испортил настроения после Зининых пирожков.

Я даже понимал причины его бравады и нагловатого поведения: когда тебе семнадцать и ты только переходишь из разряда подростков, фактически щенков, в «первую» мужскую лигу, где уже совсем другой спрос и другие правила, то хочешь казаться ровней. Уж никак не нюней или зеленым молокосом.

Поэтому и дерзишь, маскируя свой страх грубостью и глупой бравадой. Тебе еще невдомек, что уважение старших завоевывается совсем по-другому.

Поэтому я приветливо улыбнулся, протянул руку, представился,