— Что здесь происходит? — через секунду он был между мной и Цеплаковым.

— Раздача почты, товарищ прапорщик! — младший сержант вытащил моментально из-за пазухи конверт с моим письмом и сунул мне в руку от греха подальше, затем вытянулся по струнке перед Шматко.

Прапорщик смерил его взглядом с ног до головы, он понял, что что-то не так, но ничего не сказал.

Ситуация с почтой разрешилась сама собой в мою пользу.

— Бурцев, Шевченко за мной. — Прапорщик развернулся и направился к выходу.

— Товарищ прапорщик, у нас политбеседа…

— Верну после отбоя. Беседу проведете с остальными.

— Есть!

Несмотря на то, что не все из матросов любили прапорщика за строгость, он оказался нормальным мужиком.

— Что у вас сержантами? — спросил Шматко, как бы невзначай

Серега Шевченко ответил за меня:

— Товарищ прапорщик, каждый человек должен повстречать и победить обезьяну, иначе он человеком так и не станет.

— Ты на что намекаешь, кого считаешь обезьяной, сержанта Цеплакова, что ли? Не пойму?

— Ну вы же не считаете его святым, я же вас не обижу, если скажу, что не намекаю?

— А если он тебя считает своей обезьяной? Так же как и ты?

— Ну это легко проверить, товарищ прапорщик, кто из нас обезьяна. Нам достаточно просто вместе подойти к зеркалу и посмотреться в него. Сразу все встанет на свои места. Ибо! Ибо, если в зеркало смотрится обезьяна, оттуда никогда не выглянет апостол, сержант максимум увидит осла. Я себя всегда человеком вижу.

— Плохо быть надменным, Шевченко. Вам нужно учиться взаимодействовать по уставу, а не собачиться и видеть в другом животное. Вы с ними уже неделю никак не можете по человечески разобраться, так чтобы раз и навсегда.

— Вам уже настучали?

— Не настучали, а доложили и вообще Земля слухами полнится. У меня дилемма или вас в спорт роту отправить или арестовать на десять суток.

— Арестовать? за что?

— Не за что, а для чего. Чтобы младший сержант Цеплаков не выпил вам всю кровь в свою последнюю неделю.

Мы с Серегой переглянулись.

— В последнюю неделю, так ему еще полгода до дембеля-то.

Удивленно прокомментировал новость Серега

— Да, в последнюю неделю, переводят его на корабль. А как и почему сие мне неведомо, товарищи матросы. Мы пришли.

Вопрос со спортротой и арестом так и повис в воздухе. Пожалуй, можно было признать, что Шматко проявлял о нас отцовскую заботу. Ведь можно легко представить, как Цыплаков мечтал превратить нашу жизнь в полный ад.

Остановившись на секунду у входа в здание местного клуба, он приоткрыл дверь и коротко, но бодро, чуть растягивая первый слог, скомандовал:

— З-а-а мн-о-й!

Войдя в помещение, мы увидели, что Шкаф и Закаев уже ждут нас внутри. Они встали при нашем появлении и поприветствовали нас

— Чем богаты тем и рады, — сказал Шматко — доставая белый хлеб, банку кильки в томате и простую вареную картошку в мундире из узелка. А еще железную банку с халвой.

— Вот, жена по-быстренькому сварила, магазины закрыты, а дома шаром покати, — как бы оправдываясь за скудный солдатски ужин.

— Товарищ прапорщик! Да это просто какой-то королевский подарок! Спасибо огромное.

Мы одобрительно загудели. Наши желудки, свернутые в узел, давали о себе знать. Голод разыгрался не на шутку. Мы понимали, что скорее всего он все домашние запасы увел у жены из под носа.

— Ну королевский или не королевский я не знаю, но надеюсь мальца червячка вы заморите. Ложка и вилка только одна. Налетай!

Он достал складной нож по типу перочинного с вилкой и ложкой.

Теплая картошка показалась необычайно вкусной, а в вместе с килькой, которую мы по одной вылавливали из банки и выкладывали на кусочки хлеба, ощущалась нереальным деликатесом.

Когда мы закончили Шматко сообщил:

— Бодров, Шевченко! Решение принято, десять суток, ареста, товарищи бойцы.

— За что? — удивились Зокоев и казах

— Было бы за что, так вообще — убил бы.

— Может мы сами товарищ прапорщик порешаем с этими товарищами, без ареста? — спросил я.

— Нет, задача командира выполнять боевую задачу, при этом всеми силами и средствами беречь жизни и здоровье бойцов, чем я занимаюсь.

— Отставить разговорчики.

На следующее утро после зарядки и завтрака нас с Шевченко вызвали в штаб, а потом повезли колхоз имени Свердлова,в кузове «шишиги» — шестьдесят шестого «Газона» с черными пластиковыми маскировочными накладками на фарах.

Там, в колхозе, который был подшефной территорией нашей учебной части мы должны были отбывать свой арест.

Шматко нам намеренно ничего не рассказал о колхозе и условиях содержания, только с серьезным видом сообщил, что там не курорт, и нам нужно вести себя мужественно, не позорить часть, достойно переносить тяготы армейской службы. Мол, приедете сами все увидите, как люди от зари до зари жопами в верх в поле трудятся. Но посоветовал на легкую работу в поле не рассчитывать.

Поэтому мы морально готовились участвовать в сельхозработах. Начали гадать, что же скрывалось за туманными рассказами Шматко о колхозе и что же нам придется там делать десять дней.

Серега к моим предположениям о том, что нам поручат вычищать навоз из коровников отнесся стоически и сказал, что Гераклу тоже пришлось таскать дерьмо в Авгиевых конюшнях, не чищеных тридцать лет.

Ехали мы не одни. В кабине вместе с матросом-водителем ехал офицер — старший лейтенант с Флота.

Перед самым отправлениям, к нам в кузов подсел парнишка лет двадцати двух: старшина, служивший сверхсрочную, прибывший в нашу часть с какими-то особыми поручениями из штаба округа, о которых он не особо желал распространяться.

Зато он выведал у нас все про наш арест. Он не бывал в колхозе, в который нас везли, но зато всю дорогу в красках рассказывал нам с Серегой, как сам загремел на губу на десять суток.

— На второй год службы, когда я еще служил срочку, пошли мы с кентом в самоволку. Все это в первых раз. Кровь молодая, играет, потянуло нас до местных поселковых девчат. До них, до девчат,километра четыре по полю. Дело было в пятницу, а значит в поселке в клубе танцы. А надо сказать, что это была моя первая самоволка. До этого я из части не бегал. Нашли место поудобнее пониже, перепрыгнули, как понимаете через забор, вылазим из кустов на тротуар, а на встречу комдиз