в пристройке к караульному помещению. Там было зимой тепло, если в зимнем тулупе, летом прохладно, недалеко и спокойно.

Дело в то водить арестантов. Ни проверок и поверок. А еще, только с разрешения начкара, если какой-нибудь свободный «земляк» просил передать другому «земляку» за железной дверью какую-то передачку, то ты как бы людям хорошее дело делал. И тебя благодарили куревом, хавчиком ну всяким.

Так что лучше на Губу только караульным попадать. Запомните.

* * *

«Газон» заскрипел тормозами и остановился, мы словно кегли, все втроем по инерции сначала качнулись в сторону кабины а потом обратно.

Стукнула дверь «шишиги».

Старшина, откинул полог тента вверх и выглянул наружу. По-моему мы стояли на какой-то центральной улице в деревне.

— Кажись, вы приехали, пацаны.

Через секунду у борта снаружи появился тот самый офицер, ехавший в кабине

— Шевченко! Бодров! На выход!

Глава 17

«Газон» заскрипел тормозами и остановился, мы словно кегли, все втроем по инерции сначала качнулись в сторону кабины а потом обратно.

Стукнула дверь «шишиги».

Старшина, откинул полог тента вверх и выглянул наружу. По-моему мы стояли на какой-то центральной улице в деревне.

— Кажись, вы приехали, пацаны.

Через секунду у борта снаружи появился тот самый офицер, ехавший в кабине.

— Шевченко! Бодров! На выход!

* * *

Мы выскочили из кузова, перепрыгнув через задний борт и подняв облачка пыли светло-горчичного цвета на грунтовой дороге.

В колхозе жизнь била ключом. На самой улице было довольно много народа. Один из немногих мужиков в кепке и черном костюме, штаны которого были заправлены в блестящие хромовые сапоги, ехал по делам на здоровенном «ХВЗ» — велосипеде Харьковского завода.

Во дворах россыпью паслись куры и гуси, выуживания клювами червей и семена только им известных растений

Множество местных женщин разных возрастов, все как одна, в косынках или платках поддерживали то, что называется деревенским укладом.

Некоторые болтали друг с другом у низких калиток, держась за штакетник, другие вешали стирку: белье и стиранную одежду на веревки.

Третьи выливали из сеней грязную воду из ведер прямо на траву, разгоняя кур, испуганно кудахчущих, машущих своими беспонтовыми крыльями и взмывающих на полметра над землей.

Избы в колхозе были добротными, из толстенных бревен, с резными воздушными, можно сказать кружевными, наличниками на окнах.

Меня всегда они особенно интересовали. Я вслушался в это слово — «наличник» и старался постичь его смысл. «Находящийся на лице».

Фасад дома — это его лицо, обращённое к внешнему миру. В наших деревнях так: лицо должно быть умытым и красивым, так как оно своего рода визитная карточка, отличающая обитателей дома от всех остальных.

При этом может показаться, что это самое деревянное ажурное кружево вокруг окон простое украшение.

Совсем как косметика на глазах современных красавиц, для того чтобы нравится прохожим.

Однако раньше ничего не делалось просто так, всё имело смысл. Конечно эстетика у предков играла важную роль, была еще практическая сторона дела.

Наличники служили защитой от сквозняков и шума, так как ими прикрывали щели между оконной коробкой и стеной.

А резные орнаменты и символы, прямо как у древних греков, оберегали дом от вторжения злых сил и привлекали энергию добра к его жильцам.

Ведь видишь красивый наличник и восхищенно улыбаешься его красоте, трудолюбию мастера его создавшего.

Я посмотрел на голубое небо и подправил гимнастерку под ремнем.

Как ни странно наше присутствие не вызвало ни у кого особого интереса, на нас просто никто не обратил внимание.

— Ну бывайте, — капитан как-то совсем не по уставному обратился к нам, вытащил из планшета, какие-то бумаги и протянул Шевченко, — отдадите председателю, а через десять дней вас заберут.

— А где нам его искать?

— Ждите, он сам вас найдет!

С этими словами капитан развернулся и направился обратно в кабину. Старшина в кузове, всю дорогу рассказывал нам про губу, недоуменно пожал плечами, когда мы с Серегой перевели взгляд на него.

— Держитесь пацаны, сам не знаю, куда вас занесло. Но вы это ничего не бойтесь, на рожон не лезьте. Или пан, или пропан. Давайте, удачи вам!

Дал нам совет попутчик, смешно путая глагол из пословицы с названием горючего газа без цвета и запаха и помахал рукой из кузова тронувшегося «ГАЗона».

Машина подняла огромный пыльный клубок и уехала, скрывшись за пригорком через пару минут.

Мы с Серегой посмотрели ей вслед, потом переглянулись. Напротив стояло Сельпо — одноэтажный сарай веселой голубой расцветки.

Я кивнул Сереге.

— Пошли. И мы направились к входу в магазин.

Зайдя внутрь мы увидели крупную продавщицу, скучающую у прилавка в синем платье в горошек, белом переднике и таком архаичном чепчике в виде небольшого кокошника на голове.

Она показалось безразмерной женщиной. Ее большая грудь как бы вываливалась на прилавок, накрывая добрую половину костяшек на счетах. Ее талия заслоняла собой добрую половину ценников на полках за спиной.

Она опиралась руками на прикассовое пространство, морально заполняя собой весь свободный объем Сельпо.

Ее грустные глаза были устремлены вдаль в какие-то глубины деревенских смыслов и бабьей крестьянской тоски.

— Солдатики, даже не вздумайте простить. Водки нет и не будет еще неделю, — она обратилась к нам, с показной равнодушной интонацией, которая была возможна только в советской сельской торговле.

На самом деле, мы с Серегой Шевченко, двое вошедших «солдатиков», вызывали у нее жгучий интерес и раскрашивали хоть какими-то событиями ее монотонные повторяющиеся будни.

Но по велению неписаного деревенского кодекса, она должна была демонстрировать полное равнодушие, опустив массивный подбородок на свой кулачок.

— Здравствуйте, так мы это, — Серега чуть сконфуженно посмотрел на меня, потом на продавщицу, — мы и не хотели водки. Печенье есть?

— Развесное курабье, по рубль двадцать и земляничное по тридцать шесть копеек за пачку — она нисколько не оживилась, хотя в ее глазах блеснуло уважение, видимо, за то, что мы не стали просить водки.

Он полез в карман и извлек горсть мелочи, чтобы пересчитать свои деньги, но я уже выташил мятый рубли и протянул ей:

— Две пачки, пожалуйста. А молоко у вас есть?

— Зин, ты представляешь, молока спрашивают!

Она обратилась к женщине, вошедшей в Сельпо за нами. По ее интонации было не понятно, то ли она нас категорически осуждает, то ли удивляется, словно мы у нее попросили продать нам наркотиков.

— Здравствуй, Лизаветта. Ребятки, — ласково обратилась сухонькая женщина лет шестидесяти в цветастой