еще та. Честно говоря, неприятно вспоминать. Но раз для дела…

– Да-да, Яна Евгеньевна, именно так! Так что вы, пожалуйста, не стесняйтесь, расскажите подробно. Следователю – как врачу. Договорились?

– Договорились, – кивнула свидетельница. – Даже не знаю, с чего и начать.

– А вы знаете, начните, как у нас в протоколах значится: где, когда, что…

– На Большом озере это было. – Девушка задумчиво покусала губы. – Прошлым летом. Где-то в конце августа, число точно не помню. У нас практика в училище закончилась. Первый раз группу закройщиц набрали, мастера из Тянска приезжали…

Яну в группе закройщиц не любили, считали задавакой и вообще себе на уме. Кстати, точно так же было и в школе – близких подруг и друзей девушка не имела, да и сама-то больше всего на свете предпочитала одиночество – читала книжки, а еще – вязала и шила. В семье-то были одна мать да младший братишка, отец лесосплавщик погиб лет пять назад в результате несчастного случая. С тех пор жили одни, и жили небогато. Мать работала в леспромхозе, Яна шила – как-то перебивались.

– А шить меня бабушка научила, когда еще жива была… – мечтательно прищурилась Яна. – Машинка тоже ее – хорошая, «Зингер»…

– У моей мамы такая. – Пенкин улыбнулся и покивал.

Девушка вдруг смутилась:

– Ой! Я, наверное, совсем не то что надо рассказываю. Вы меня обрывайте, если что.

– Вы рассказывайте, рассказывайте! – поспешил успокоить следователь свидетельницу. – Если что, я вам потом вопросы задам. Итак, в конце августа вы пошли на озеро…

– Поехала. У меня велосипед есть – старый еще, трофейный, немецкий… Но бегает!..

Прихватив с собой полотенце, Яна уехала довольно далеко, на противоположный берег. Не любила шумных компаний, да и вообще от природы была уж слишком стеснительной…

Разложив в тени полотенце, девушка уселась, вытянув босые ноги, – не столько загорать, сколько посидеть одной, в тишине, на природе, почитать…

– Я в библиотеке журнал взяла, «Юность». Апрельский, за шестьдесят пятый год. В нем поэма Евтушенко «Братская ГЭС». Синенькая такая обложка у журнала. Книжку попробуй достань, а в журнале поэма есть… Но и в библиотеке на нее очередь, на три дня только и дали… Ой! Опять не то!

– Ну как же не то? Это Евтушенко-то?

Пирамида,

я дочь России,

непонятной тебе земли.

Ее с детства плетьми крестили,

на клочки разрывали,

жгли.

Ее душу топтали, топтали,

нанося за ударом удар,

печенеги,

варяги,

татары

и свои —

пострашнее татар, —

прикрыв глаза, по памяти продекламировал следователь.

Девушка непритворно ахнула:

– А вы… вы очень хорошо читаете! Тоже стихи любите?

Глаза Яны вспыхнули таким восхищением, что Пенкин стушевался:

– Люблю, да… Значит, просто сидели у воды, читали.

– Ну да… И еще наизусть заучивала… Любимые места… вот то, что вы…

Прославлено терпение России.

Оно до героизма доросло.

Ее, как глину, на крови месили,

ну, а она терпела… да и все…

– Короче, сижу, читаю, – прочитав стихи, продолжала девушка. – И тут вдруг: «Здравствуйте!» Знаете, я со своими-то сложно схожусь, а тут – совсем чужой дядька! Как вы говорили – волосы длинные, кажется шатен. Одет, как городские одеваются, туристы: синие спортивные штаны, такая же олимпийка. Кеды хорошие, «Два мяча». Еще рюкзак… но рюкзак я уже позже заметила. Фотоаппарат еще был. Мужчина этот природу фотографировал.

– Та-ак! – Вспомнив недавний доклад Мезенцева, следователь сразу насторожился. – Что за фотоаппарат? Необычный?

Девушка повела плечом:

– Почему необычный? Обычный, вполне… «Лейка» или «ФЭД»… «Зоркий», может быть.

– А вы в фотокружок ходили?

– Не я. Лешка, брат, занимался. – Поправив очки, Яна покусала губу. – Я в школе никуда не ходила. Любила одна быть. Да и обзывались все – Кочергой дразнили.

– Почему Кочергой? – удивился Сергей Петрович.

– Потому что смуглая и волосы черные. А еще – длинная и худая. Этакая дылда была, выше всех в классе…

Сделав несколько снимков озерной глади, незнакомец уселся рядом с Яной и принялся перематывать пленку. Потом зарядил новую, уже в кассете. Тут, слово за слово, и познакомились.

– Сказал, что зовут его Володя, что он из Ленинграда, работает… я не запомнила где… Потом журнал увидел… Улыбнулся и говорит… тоже цитатой: «Поэт в России больше, чем поэт!»

Свидетельница замялась и, собравшись с духом, продолжила:

– Мы о стихах поговорили, о поэзии. Знаете, так странно. Незнакомый человек, а вдруг как родной стал! Так улыбался… Попросил меня еще что-нибудь почитать… ну, стихи… Я ему стихи Смелякова почитала, они в мартовском номере в «Юности» за этот год были напечатаны. А потом… Потом Володя этот вдруг попросил меня сфотографировать. То есть не именно меня – а как бы для оживления природы.

– Сказал, что фотохудожник…

– Да, именно так и сказал. – Яна удивленно приподняла брови. – Про обнаженную натуру вдруг заговорил… Сказал, что моя фигура на фоне березок очень красиво будет смотреться. Я отказалась, вот еще!

– А он?

– А он, знаете, ничуть и не обиделся. Сел рядом и снова попросил почитать стихи. Я почитала, а он… – Девушка замялась и покраснела.

– Ну-ну! – подбодрил следователь. – Помните, мне – как врачу. Вы же врачей не стесняетесь?

– Бывает, и да… Ну вот… Я стихи читаю, а он… руку мне на коленку положил… и все выше, выше… Мне так гадко стало, и я его журналом по голове ударила.

– Рассказывайте, рассказывайте, Яна Евгеньевна! Ударили… Дальше?

– А дальше ничего. Он извинился… А я поднялась – да на велосипед… Все настроение испортил! Он и еще мальчишки…

– Какие мальчишки?

– Да из школы. Мелочь, класса из пятого. Не помню, как зовут. На великах прикатили, как будто их кто-то звал! – возмущенно промолвила Яна. – Главное, на мое место! Там пляжа-то почти нет, вот и…

– И как зовут мальчишек, не вспомните?

– Попытаюсь, конечно, вспомнить… Один, кажется, из шестого класса… Ряпников или Ряпушкин. Все его Репой кличут. Второй… второго не знаю…

Приподняв пальцем очки, девушка растерянно улыбнулась.

– А этот Володя, он в какой момент извинился? Ребята уж подъехали или еще нет?

– Только еще подъезжали. Меня увидели, издалека еще «Кочерга!» закричали. Я слышала.

– И Володя, скорее всего, тоже.

– Он же не глухой. Я даже заплакала тогда, когда уезжала. Обидно так стало почему-то. Вот же дураки! И принесло же их.

Голос девушки задрожал…

Ах, Яна, Яна… знала бы ты, что невольно сделали для тебя эти дураки-мальчишки…

Пенкин привстал на стуле:

– Знаете что, Яна Евгеньевна? А давайте чаю попьем!