– Один номер на одну ночь, – сказала девушка. Она все оглядывалась через плечо и вздрагивала каждый раз, когда какая-нибудь муха врезалась в стекло.

Как будто за ней следили.

Как будто за ней гнались.

В двухстах сорока километрах от мотеля другой парень и другая девушка, оба очень коротко стриженные, оба в краденой одежде и с крадеными деньгами, рассованными по карманам, спали на последнем сиденье движущегося на север автобуса. Кто знает, что им снилось в тот момент? Дорожный знак означал въезд в штат Филадельфия, но они его не видели, и автобус там не остановился, так что их поездка продолжилась.

Лира давно уже начала собирать разные вещи. Как только видела что-то интересное, сразу клала в карман. К концу дня ее карманы и рюкзак заметно тяжелели, набитые разной шелухой, остатками чужой жизни. Потерянные лотерейные билеты, крышки от бутылок, чеки из банкомата, ручки, мятая фольга от бутылок с дешевым вином, которые продавали в магазинчике неподалеку.

Собственная комната в просторном трейлере под номером двадцать четыре, который подарил им отец Джеммы, казалась ей настоящей роскошью. Возвращаясь туда, она вытряхивала все свои находки на плед и внимательно слушала. Она ждала, что все эти маленькие сокровища с ней заговорят. Расскажут о новом, неизвестном мире… и о ее месте в нем. Раньше ее вещи тоже разговаривали: старая кровать в Хэвене шептала, змейки-капельницы задавали вопросы, высокомерные шприцы оскорбляли и кусали ее, а длинные иглы для биопсии были теми еще сплетницами.

Но новые вещи не желали с ней общаться. Или, может, она просто не слышала их тихих голосов за шумом окружающего мира.

Лира больше не была моделью человека. Теперь про нее говорили «она», а не «оно». Но именно здесь и сейчас, в собственной комнате, где на стенах висели ее фотографии, она не понимала, кем или чем теперь является.

Теперь она могла вставать когда захочется и есть, что нравится. Но поскольку она никогда не готовила еду, они с Орионом (которого звали Номером Семьдесят два, пока Лира не дала ему имя) в основном поглощали газировку из банок и батончики мюсли, которые Рик приносил из местного супермаркета. Они не умели даже яичницу жарить. Рик научил ее пользоваться консервным ножом, но от микроволновки девушка старалась держаться подальше. Ее жужжащая энергия пугала.

Орион мог часами сидеть на кровати, скрестив ноги, и смотреть телевизор. Он не выбирал каналы, просто нажимал любую кнопку на пульте: новости, фильмы или его любимый телемагазин. Лира узнавала мир по книгам. Орион черпал информацию из телевизора. Он узнавал о мире, глядя на то, что в нем продают и покупают.

Он не хотел учиться читать.

В Винстон-Эйбл размещались шестьдесят два трейлера, и все они с легкостью уместились бы в Хэвене, заняв всего два крыла. Но Лире эта территория казалась огромной, потому что была неизведанной. Стольких вещей она никогда раньше не видела. Музыкальные подвески при входе, старые хэллоуиновские украшения, машины, шлакоблоки, пластиковые розовые фламинго, шезлонги и мангалы.

Орион постигал мир через голубой экран, а Лира часами бродила по окрестностям, собирала разные вещи и сортировала их, словно археолог, силящийся разгадать старинные иероглифы. Каждый из них выбрал свой путь, и ей это не нравилось. Она понимала свое место в мире только через схожесть. А теперь все изменилось. Он оставался внутри, а она уходила, и это создавало различие между ними – по крайней мере, днем.

Снова и снова ночь опускалась на их трейлерный парк, на машины и чахлые деревья, стирая границы форм, превращая все вокруг в одинаковую гущу темноты. Ночь объединяла их, рушила барьеры. Они падали в ее глубины и приземлялись вместе.

Рик часто работал в ночную смену. В другие дни он ложился рано, все еще слегка пахнущий химикатами. Каждую ночь Лира и Орион убегали в один из свободных трейлеров, пятьдесят седьмой или пятьдесят восьмой. Он нашел садовый шланг и часто включал воду, чтобы попить или побрызгаться, просто веселья ради. Потому что веселье тоже было им в новинку.

Они целовались. Целовались часами, пока у Лиры не начинали болеть губы, так что больно было прикасаться. И она долго еще чувствовала послевкусие его поцелуев. Она исследовала языком его зубы и в ответ ощущала ритмичные и мягкие прикосновения его языка. Прикасалась к его небу и к скользкой внутренней поверхности щек. И он делал то же самое, изучая ее языком. Иногда они и впрямь целовались, а иногда это скорее напоминало Обследование. Так Кассиопея часами вертела в руках ракушки, стараясь запечатлеть в памяти каждый изгиб, над которым тысячелетиями трудилась вода.

Они играли в игру, закрывая глаза и отдаваясь во власть других ощущений. До сих пор все, что Лира знала о человеческом теле, были боль и болезнь. Но с Орионом она заново изучала все его чудеса, любуясь широкой грудью, изгибами плеч, прикасаясь к легким и мягким на ощупь волосам около пупка. Она с волнением изучала его уши, колени и длинные изящные пальцы.

Лира узнала его и открыла, что ее собственное тело представляет собой нечто зыбкое и нестабильное и может в одночасье превратиться в ток. Скольжение его языка по ее шее, соскам, бедрам легко превращало ее в миллионы разных вещей. Она становилась воздухом или молнией, электрическим зарядом. Становилась его ртом и жила его ртом. Все ее тело могло сжиматься до размера маленьких кругов, которые он описывал языком. И в то же время оно становилось всепоглощающим, словно долгий радостный крик в тишине.

Они придумали целовать друг друга в каждый шрам, начиная с шеи. Или забираться в какое-нибудь темное место и прижиматься друг к другу так, чтобы не было понятно, кто где.

– Твоя коленка или моя? – спрашивал он. – Твоя рука или моя?

Она не знала названий для многого из того, что они делали, но отчетливо помнила ритм, который после ощущала всей кожей.

Она хотела того, чего ни один из них до конца не понимал. Быть ближе, еще ближе – ближе, чем вообще могут быть тела. Она хотела сбросить свое тело, и чтобы он тоже избавился от своего. Тогда они могли бы стоять, словно две тени, прильнув друг к другу, так, чтобы между ними не осталось ни миллиметра.

И в то же время она не хотела расставаться со своим телом, чтобы он мог и дальше целовать ее.

Она научилась определять время и каждый день отсчитывала часы до темноты, до того момента, когда Орион переставал быть собой и она больше не была Лирой. Когда они становились одним целым.

Но она боялась, что однажды это не сработает. Что их разделит расстояние.

А потом, в четверг, кое-что случилось.

В Хэвене Лире все время было скучно, поэтому, как ни парадоксально, она почти не ощущала скуки. Ее внимание занимали разные малозначительные события: разговоры, которые, как она воображала, вели ее маленькие сокровища, реплики, которые угодили в Коробку или были наказаны медсестрами. У нее были свои маленькие миссии, которые девушка планировала, словно настоящие военные кампании; например, прочесть надпись на бутылке с лекарством или даже на пачке сигарет одной из сестер.